Маркхэм проворчал:
– Вряд ли я сумел бы заставить американцев полюбить меня, если бы отвечал на все выпады против прокуратуры рекомендацией департаменту полиции позаниматься на юридических курсах.
– Тогда позвольте мне поддержать предложение шекспировского палача: «Давайте убьем всех законников».
– К несчастью, мы находимся в реальных условиях, для которых этот выход из положения не годится.
– Тогда как же, – лениво спросил Вэнс, – предлагаете примирить здравые умозаключения полиции с тем, что вы так трогательно называете правилами судебной процедуры?
– Начать с того, – сообщил ему Маркхэм, – что с этого дня я решил лично проводить расследование всех преступлений, связанных с ночными клубами. Вчера я созвал совещание руководителей моего департамента и надеюсь на оживление нашей деятельности, которая будет исходить прямо из моего кабинета. Я собираюсь получить именно те улики, которые необходимы обвинению.
Вэнс нетерпеливо достал сигарету и постучал ею по руке.
– Ага, значит, вы собираетесь заменить оправдание виновных – обвинением невинных.
Маркхэма передернуло. Повернувшись в кресле, он свирепо взглянул на Вэнса.
– Я не буду притворяться, что не понял вашего замечания, – хмуро сказал он. – Вы опять возвращаетесь к своей любимой теме о несоответствии, о несовершенстве системы улик и дачи свидетельских показаний по сравнению с вашими психологическими теориями и эстетическими гипотезами.
– Совершенно верно, – беззаботно согласился Вэнс. – Вы знаете, Маркхэм, ваша чистая стойкая вера в улики и видимые доказательства просто обезоруживает. Перед ней я буквально цепенею. Я весь дрожу при мысли о невинных жертвах, которых вы собираетесь загнать в угол. При вас скоро станет опасно просто появиться в каком-нибудь кабаре.
Маркхэм молча курил некоторое время. Несмотря на резкость, проскальзывавшую иногда в спорах между ними, в их отношении друг к другу не было ни тени враждебности. Их дружба продолжалась с давних пор, и, несмотря на несходство характеров и резкое различие во взглядах, дружба эта основывалась на глубоком взаимном уважении.
Наконец Маркхэм заговорил:
– Почему такое полное отрицание вещественных доказательств? Действительно, иногда они себя не оправдывают, но чаще всего ведут к нахождению виновного. В самом деле, Вэнс, один из наших крупных авторитетов в юриспруденции показал, что улика – это самое неопровержимое доказательство. Прямых доказательств, таких, как поимка преступника на месте, у нас никогда не бывает. Если бы суды полагались на них, подавляющее большинство преступников было бы на свободе.
– Я нахожусь под впечатлением, что это большинство всегда умело пользоваться своей неограниченной свободой.
Маркхэм не обратил внимания на это замечание.
– Возьмем такой пример: десяток взрослых людей видят птицу, бегущую по снегу, и заявляют, что это цыпленок. В то же время птицу видит ребенок и утверждает, что это утка. Они рассматривают птичьи следы на снегу и убеждаются по перепончатым лапам, что следы оставлены уткой. Неужели не ясно, что это была утка, а не цыпленок, несмотря на перевес свидетельских показаний?
– Дарю вам эту утку, – безразлично согласился Вэнс.
– С благодарностью принимаю дар, – продолжал Маркхэм. – Я прихожу к выводу: десяток взрослых видели на снегу человеческую фигуру и под присягой утверждают, что это была женщина, в то время как ребенок настаивает на том, что это был мужчина. Но согласитесь вы теперь признать, что отпечаток мужской ноги на снегу – неопровержимое доказательство того, что это действительно был мужчина, а не женщина.
