На лице Хиса появилось вопросительное выражение, он воззрился на Вэнса, а не дождавшись пояснений, хмыкнул и пробормотал:
– Посмотрим, посмотрим…
Вэнс будто не слышал. Его цепкий взгляд прощупывал столешницу. Там, по одну сторону от учетной книги, лежал томик Сянь Юань Пеня, «Li Tai Ming Ts’u T’ou P’u»[5] в одну четверть листа. Закладкой служили золотые ножницы для разрезания страниц. Вэнс открыл книгу в отмеченном месте. Это оказалась цветная вставка, фото вазы-амфоры Пин Ко Хун. Красная глазурь, как бы чуть разжиженная, переходила местами в оттенок сырой печени.
– Видите, Маркхэм, – сказал Вэнс, – Коу, перед тем как расстаться с жизнью, любовался своим последним приобретением – двумя вазами с изображением цветущих персиковых деревьев. Не правда ли, естественнее предполагать, что человек, планирующий самоубийство, отнюдь не цепляется за ценности, оставляемые им на грешной земле.
Маркхэм ничего не ответил.
– А вот и еще одна замечательная деталь, – Вэнс указал на стопочку чистой писчей бумаги, помещенную прямо на учетную книгу. – Взгляните. Бумага лежит не ровно, а под небольшим углом – так, как положил бы ее правша, надумавший написать заметку-другую. Обратите внимание также и вот на что: вверху первой страницы указано вчерашнее число – среда, десятое октября…
– Правильно, – встрял Хис. – Все самоубийцы пишут прощальные письма.
– В том-то и дело, сержант, что письмо не написано, – улыбнулся Вэнс. – Арчер Коу не продвинулся дальше даты.
– Ну и что? Взял да и передумал писать, – не смутился Хис.
Вэнс кивнул:
– Конечно, случается, люди меняют решение. Но тогда ручка была бы возвращена на свое место, в письменный прибор. Однако соответствующее гнездо в приборе пусто, а ручки не видно вообще.
– Может, Коу сунул ее в карман.
– Не исключено.
Вэнс отступил, наклонился, скользнул взглядом по полу. Стал на колени, принялся искать под столом. Наконец извлек чернильную ручку из-под комода и не без торжественности предъявил ее сержанту Хису.
– Арчер уронил ручку, она закатилась под комод. – Вэнс положил ее возле стопки писчей бумаги. – Как правило, люди не роняют ручки в процессе написания писем, а если и роняют, то наклоняются за ними и поднимают.
Хис не нашелся с ответом, а Маркхэм спросил:
– Вы считаете, что Коу был потревожен во время своих занятий?
– Потревожен? Что ж, можно и так выразиться. – Впрочем, Вэнс выглядел озадаченным. – И все-таки следы борьбы отсутствуют, а труп сидит в кресле у письменного стола. Вдобавок смотрите, как спокойно его лицо. Глаза закрыты, он будто видит приятные сны. И дверь заперта изнутри… Очень, очень странно, Маркхэм. Необъяснимо. Невероятно.
Вэнс подошел к окну с задернутыми портьерами, вернулся к столу, закурил. Потом вдруг поднял голову, и взгляд его проницательных глаз скрестился со взглядом Маркхэма.
– Вот именно – потревожен! Только речь не о внешнем вторжении! Коу отвлекло нечто не столь очевидное. Нечто, наводящее суеверный страх. Он был потревожен, когда находился в полном одиночестве. Что-то случилось – что-то зловещее, – и он оставил письмо, уронил ручку, забыл о ней, поднялся, сел в более удобное кресло. Затем последовал его конец – быстрый, неожиданный. Коу не успел даже переобуться… Видите? Уличные ботинки – еще одно доказательство некоего ужасного смятения.
– А как же револьвер? – высокомерно спросил Хис.
– Едва ли Коу вообще видел это оружие, сержант.
