Еще не рассвело, а мы уже стали пробираться к перевалу. На небе ни облачка. Утро этого столь памятного всем нам дня было такое, что лучшего, кажется, и не придумаешь: заметно потеплело, воздух перестал быть колючим, снег припотел. Нарты шли легче, с протяжным пением, как при оттепели.
– Нарта поет, – пурга будет, – заметил Афанасий, – Это верная примета. Надо хорошо ходи, успеть за перевал. – И в быстрых глазах проводника вспыхнула тревога. Он стал торопить оленей.
Извилистое ущелье, по которому караван поднимался к перевалу, глубоко врезается в хребет. Оленям приходится то обходить глыбы скал, то взбираться на верх каменистых террас. Рвутся упряжные ремни, нарты скатываются вниз, ломаясь. Немало времени потратили мы, чтобы привести в порядок обоз. Продвигались медленно, а конца подъему не было видно.
– Скоро будет перевал? – спросил я у Афанасия, когда мы выбрались с ним на борт глубокой промоины.
Он взглянул на хребет.
– Хо… Однако, дальше не пойдем, Джугджур гневается… – сказал он, показывая на вершину, над которой вилась длинная струйка снежной пыли. Она то вспыхивала, то гасла и исчезала.
– Это же ветер, ничего страшного нет, – попытался я успокоить Афанасия.
Он ничего не ответил. Нас догнали остальные. Проводники о чем-то стали совещаться.
– Худо будет, надо скорее назад ходить, – решительно заявил Николай.
– Да вы с ума сошли, ей-богу! Ведь рукой подать до перевала. Чего испугались? – запротестовал Василий Николаевич.
– Видишь, пурга будет, говорю, назад нужно идти. Джугджур не пропустит, пропасть можем, – раздраженно настаивал Николай.
– Выдумали какую-то пургу… Посмотри на небо – и облачка нет! – удивился радист Геннадий.
Но пока мы убеждали друг друга, снежная пыль на вершине хребта исчезла. Вокруг, как утром, стало спокойно, и солнце щедро обливало нас потоками яркого света. Решили идти на перевал.
С Охотского моря налетел незлой, холодный ветер. Прогудел и смолк в расщелинах, оставив позади себя качающийся стланик. Снова спокойно. Собаки беззаботно бежали впереди. Но каюрам что-то не нравилось. Они торопились, подбадривая криком уставших животных.
Дальше дорога была еще тяжелее. Зажатое скалами ущелье становилось все уже, все чаще путь преграждался обнаженными россыпями и рубцами твердых надувов. Необъяснимым чутьем, присущим только жителям гор, наши проводники угадывали проход между обломками скал. Олени выбивались из сил, люди помогали им преодолевать препятствия.
Но вот впереди показалась узкая щель, разделившая хребет на две части. Это был перевал. До него оставалось всего лишь полтора километра крутого подъема. Взбираться пришлось по дну ручья. На гладком льду олени падали, раздирали до крови ноги, путались в упряжных ремнях и все чаще и чаще ложились, отказываясь идти. За час мы кое-как поднялись на полкилометра. Дальше путь перерезали небольшие водопады, замерзшие буграми. Олени не пошли. Пришлось взяться за топоры, чтобы вырубить во льду дорогу.
Наконец нам удалось взобраться под перевал. Сотня метров подъема, и мы будем на перешейке. Ветер налетел шквалом, резанул по спине. Небо вдруг помутнело. Мгла окутала отроги. Мы остановились. Собаки уже не отходили от нас.
Мимо пронесся вихрь, бросая в лицо заледеневшие крупинки снега. Сразу закурились вершины гор, и от них понеслись в голубое пространство волны белесоватой пыли.
– Не послушались, видишь, пурга!.. – крикнул Афанасий, бросаясь с Николаем к оленям.
