– И кто же у нас занемог? – бодро спросил Самойлов, и услышав, что его услуги потребовались Марье Архиповне, лукаво сверкнул стеклами очков на Ивана Никитича. К кому, как не к ней, его могли здесь пригласить?
Прошли в гостиную, где глазам вновь прибывших открылась картина, словно бы нарочно выстроенная для того, чтобы моментально вызывать сочувствие. На диване полулежала на высоких шелковых подушках дородная дама в дорогом теплом халате и старомодном кружевном чепце. Ее лицо покраснело от слез и выражало что-то среднее между недоумением и страданием. На низкой скамеечке подле нее помещалась молодая встревоженная барышня, которая в одной руке держала стакан с водой, а в другой веер, которым обмахивала заболевшую. Было в гостиной и третье лицо: седой, невысокий, но крепко сбитый господин в скромном сюртуке. Он стоял по другую сторону дивана и держал в руках графин с водой, которой отпаивали страдающую хозяйку.
– Доктор! Доктор! – больная протянула руки к Самойлову так, словно он был ее последней надеждой.
– Любезная Марья Архиповна! – Лев Аркадьевич зазвучал еще бодрее и жизнерадостнее обычного, словно был уверен, что одним своим появлением может изгнать из этого дома все напасти. Иван Никитич решил про себя, что, видимо, каждое недомогание Марьи Архиповны сопровождалось подобным спектаклем. Впрочем, скоро он убедился, что эта догадка была неверна.
– Да вы к нам с товарищем? – Страдания на лице дамы стало чуть меньше, а недоумения – чуть больше.
– Надеюсь, вы простите мне, что не уведомил заранее и позволил себе привести к вам моего давнего приятеля вот так, по-соседски. Я ведь понадеялся, что застану вас, любезная Марья Архиповна, в добром здравии, и хотел представить вам нового жителя Черезболотинска. Это Иван Никитич Купря, известный писатель. Я вам говорил как-то. Вы могли рассказы Ивана Никитича читать в петербургских журналах. А теперь вот господин Купря стал нашим соседом! Ну не замечательно ли?
Говоря все это, доктор склонился над больной, пощупал пульс, оттянул нижнее веко, потом попросил показать язык. Этого Марья Архиповна делать не пожелала, но села прямее и поманила писателя к себе:
– Ах, дорогой Иван Никитич! Как это славно, что вы нас посетили! Доктор упоминал ранее о вашей дружбе, и я уже говорила ему, что была бы очень рада тоже познакомиться с вами. Подумать только, петербургский писатель у нас в Черезболотинске! Как печально только, что наше знакомство должно было случиться в такой трагический момент!
– Ну что вы, право, Марья Архиповна! Я вот и капли ваши захватил. Сейчас примете и все беды отступят! – Самойлов достал из своего медицинского саквояжа склянку темного стекла, которая, по его замыслу, и должна была послужить поводом для визита в дом Добытковых. Но Марья Архиповна склянке не обрадовалась. Она вынула из широкого рукава большой, щедро обшитый кружевом платок, промокнула глаза и махнула им на доктора:
– Ах, Лев Аркадьевич, да разве дело в моем недомогании? У нас ведь беда случилась!
Говорить далее она не смогла, завсхлипывала и спрятала лицо в пене кружев.
Девушка, сидевшая подле нее, теперь поднялась, печально кивнула Ивану Никитичу, приветствуя его.
– Познакомьтесь с любезной Татьяной Савельевной, племянницей Марьи Архиповны, – представил ее доктор, хотя Иван Никитич и сам уже догадался, кто перед ним.
– Вы простите нас за эту неразбериху, – рассеянно проговорила Татьяна, поведя рукой в сторону дивана и всхлипывающей тетушки.
