Слово «дубль» заменяло ей грубое «дурак».
–Понял,– обиженно сопя, ответил он.
–Валите восвояси.
Они двинулись к своей палатке.
–Галька, блин! – сердито выговорил парень, когда они отошли.– Лошадь, блин!
Кажется, он ожидал от Норова сочувствия.
* * *
–Какие же они разные! – с улыбкой покачала головой Анна, когда они с Норовым ехали в машине выпить по бокалу вина в один из соседних городков.
–Я тебе говорил,– кивнул Норов.– Они мне почти как родственники.
–Но, знаешь, мне не понравилось, что Жан-Франсуа тебя задирает…
–Не обращай внимания,– беззлобно отмахнулся Норов.– Это французский стиль; они же петухи, задиры, но не агрессивны.
–Он всегда так эмоционально говорит о музыке?
–Иногда гораздо более прочувствованно. Сегодня он был не в самом музыкальном настроении, должно быть, возбудился из-за твоего приезда. Вообще у него очень подвижная психика, он то взволнован, много болтает, то тихий, рассеянный.
–Ну да, понимаю, творческий человек. И все же это было как-то… не очень по-дружески…
–В нем есть обида на человечество, которая иногда выплескивается на тех, к кому он хорошо относится. Он ведь пережил настоящую драму. Лет десять назад он был подающим большие надежды дирижером, можно сказать, восходящей звездой. Однажды даже выступал в Париже, где-то за границей, чуть ли не в Берлине, словом, ему доверяли руководить серьезными оркестрами. В ютьюбе много его записей, посмотришь потом, если захочешь.
–Что же случилось?
–Дирижерство казалось ему чем-то второстепенным, он же считал себя великим композитором. Он сочинял авангардную музыку, которую никто, однако, не желал исполнять. Ваня что-то записал в ютьюбе, предложил ее туда и сюда, повсюду получил отказ и в раздражении решил доказать окружающим, какие они болваны. Он начал дирижировать, как он сам мне признавался, со скрытым сарказмом, ну, как-то иначе расставлять акценты. Он несколько раз пытался мне объяснить, но я, откровенно говоря, мало что запомнил. Смысл такой, что там, где нужно «ля-ля-ля», он давал «ля-ля-бам!». Публике это нравилось меньше. Ване об этом сначала намекали, потом говорили открыто, но он упорствовал. И его попросту перестали приглашать.
–Загубить карьеру из-за одного только упрямства?
–Неразумно, согласен. Но это было лишь начало его проблем. Как водится, именно в эту минуту его бросает жена, которую он страстно любил.
–Почему бросила?
–Женщины вообще очень чувствительны к успеху, а его бывшая жена – яркая дама с очень сильным характером. Она увлеклась другим… С ней осталась дочь. Ваня к девочке очень привязан; во Франции отцы часто более чадолюбивы, чем матери. Он страшно переживал, начал попивать, сорвал несколько выступлений и ему не продлили контракт. И вместо того, чтобы сделать правильные выводы, как выражаются в России, он разобиделся, хлопнул дверью и вообще ушел из большой музыки. Должно быть, в глубине души он надеялся, что все кинутся его уговаривать и умолять вернуться. Но никто, конечно же, не кинулся.
–Как все это по-детски!
–В Ване очень много детского. Что ты хочешь от музыканта! Дальше все пошло под гору. Он пил, опускался, обижался на человечество, жалел себя, думал о самоубийстве…
–Он сам тебе это рассказывал? – удивилась Анна.
–Что-то он, что-то Лиз, что-то мой приятель дьякон, который хорошо их обоих знает. Французы вообще-то не склонны ни откровенничать, ни сплетничать, вопреки тому, что мы читаем о них в романах. Они не вторгаются в чужую частную жизнь и оберегают свою. Короче, не знаю, чем бы закончилась для Вани эта история, если бы его не приняла Лиз в свои крепкие и надежные объятия.
