Черкасов вновь покраснел и укорил себя за то, что дословно пересказал разговор с Василисовым. Руднев за прошедшие полгода успел стать ему настоящим другом, готовым помочь и поддержать при любых обстоятельствах, но присутствовала у него одна раздражающая привычка – он никогда не мог отказать себе в удовольствии съехидничать. Особенность эта нашла теплейший отзыв среди учеников гимназии, ведь легкая и ироничная натура и манера держаться выгодно отличали его большей части преподавателей. Но Черкасов принимал все близко к сердцу, и беззлобные, в общем-то, шуточки Руднева временами больно задевали его.
Вот и сейчас коллежский регистратор неуклюже встал из-за столика, чуть не опрокинув его, и попытался ринуться к выходу из кафе, но Павел ловко вскочил, приобнял друга, и усадил обиженного молодого человека обратно.
– Ваше преосвященство, ну простите дурака! И вообще, воспринимай это, как комплимент!
– Павел, я могу свыкнуться с тем, что городовые шушукаются и перешучиваются за моей спиной, но ты-то меня знаешь…
– Да-да, – замахал руками учитель. – Прости великодушно! Вот знаю же, что язык мой – враг мой, а все туда же! Ну, что мне сделать, чтобы загладить вину?
– Для начала – не отпускать подобные шутки за мой счет, – мрачно отрезал Черкасов.
– Сам знаешь, пообещать-то я могу, но вот на практике… Нет уж, друг мой любезный, есть у меня предложение любопытнее! Ты когда-нибудь бывал в театре?
Константин опешил. Как и многие другие аспекты общественной жизни привилегированного общества, театр его интриговал и очаровывал. Несмотря на это, собственно, на представление он ни разу в своей жизни так и не попал – семья Черкасова жила не сказать, что бедно, но в средствах была стеснена, и билеты на спектакль стали бы лишней, ничем не оправданной тратой. Еще больше его удивил вопрос Руднева потому, что этим летом старое здание театра, стоявшее в начале Большой Саратовской, закрыло свои двери по окончании сезона и пошло на слом. Сей прискорбный факт стал еще одним напоминанием о скудности общественной жизни губернского города С., на что Павел не переставал жаловаться. Когда Черкасов напомнил другу об этом, тот лишь отмахнулся:
– Поверь мне, скоро все изменится! Ты, должно быть, обращал внимание на строительство на Спасской, за «Троицкими номерами»?
Константин кивнул. «Троицкие» считались самой новой и самой фешенебельной гостиницей в городе, расположенной в свежем, только что построенном двухэтажном кирпичном здании. Рудневу тоже знал о них не понаслышке. Именно здесь остановился учитель только приехав в город, и в целом остался доволен, хотя претензии на «европейский манер» и находил излишне оптимистичными. Вскоре он нашел уже ставший милым сердцу флигель на Стрелецкой, однако знакомство с хозяином номеров, штабс-капитаном Прянишниковым, почел за лучшее продолжить.
– Да будет тебе известно, что в пристрое планируется открыть театр! Любезный штабс-капитан оказался заядлым театралом и всерьез намерен начать сезон буквально к ноябрю. Здание почти готово, и даже труппа начала репетиции. Так получилось, что твой покорный слуга уже успел побывать на паре репетиций, и, если тебе интересно, готов взять тебя на третью. О билете на открытие я даже упоминать не буду – это само собой разумеется! Не все же нам в шахматы играть, право слово… Ну, что скажешь, я прощен?
Энтузиазм Руднева оказался столь заразителен, что Черкасов не нашел в себе сил долго злиться на друга. Улыбка сама собой осветила лицо коллежского регистратора.
