Но англичанин и с этим согласился.
Грибоедов смотрел на него.
Хотел ли Макдональд освободиться от своего лекаря и поэтому гонял его по пустякам из Тебриза в Петербург? Или сам лекарь, чего доброго, надумал проситься на русскую службу? Ибо не могло того быть, чтоб единственно из-за дурацких орденов он прибыл в Петербург. Но с англичан, однако же, это могло статься.
Английская горькая хандра угнетала лекаря. Он казался откровенным и сказал нечто постороннее:
– Я не учился в Оксфорде, я кончил медицинскую школу. Меня заставила удалиться на Восток любознательность.
Он ухмыльнулся.
Грибоедов ждал спокойно.
– Но я долго думал: чего ищете на Востоке вы? Вы удивляетесь моей откровенности? Я врач. Восток привлекает стариков вином, – говорил лекарь, – государства – хлопком и серой, поэтов – гордостью. Они горды своим изгнанием, хотя обыкновенно при этом их никто и не думал изгонять. Наш несчастный лорд Байрон[121] погиб по этой причине.
– Байрон погиб более по вине ваших и его соотечественников. Вы слишком сегодня порочите передо мною Восток, – сказал Грибоедов.
Англичанин пожевал губами.
– Вы правы, – кивнул он равнодушно, – я слегка преувеличиваю. У меня сегодня ностальгия.
Он брезгливо оглядел нумер.
– Меня никто не просил говорить вам то, что я вам скажу. Примите это во внимание. Это не входит также в мои обязанности. Просто когда два европейца встречаются среди дикарей, они обязаны оказывать друг другу услуги.
Грибоедов терпеливо кивнул.
– Я лечу у Алаяр-Хана его жен. – Англичанин закурил сигару. – Я вас не беспокою? Это дурная привычка, от которой трудно отделаться. Это гораздо лучше, впрочем, чем ваша водка. От нее болит голова и происходит желудочная колика. Граф Сегюр[122], или кто-то другой, утверждает, что Наполеон проиграл вам кампанию из-за вашей водки. Его солдаты погибали от нее, чёрт ее возьми.
Тут только Грибоедов заметил, что англичанин слегка пьян. Он говорил слишком ровно, как бы читая свои трезвые мысли, и был многословен. Его, видимо, мутило, и непрестанно.
– Итак, я лечу этих жен, и эти леди мнительны. Они не любят клистиров – они предпочитают пилюли на сахаре albi и розовом экстракте. Но пилюли вообще мало помогают. Предупреждаю: эти леди мнительны, а их мужья несчастливы и ищут причин несчастья, вот что я хотел сказать.
– Кто же, по-вашему, виноват? – спросил Грибоедов.
– Наше положение не лучше вашего, – медленно ответил Макниль. – Мы должны облегчать персиянам и вам расплату по вашему миру. Я знаю вас и знаю персиян. Мы ничего не выиграем и многим рискуем.
– Хотите, я скажу вам, что вы выиграете? – любезно сказал Грибоедов.
Англичанин подставил ухо.
– Красную медь, – лукавил Грибоедов, – хорасанскую бирюзу, серу, оливковое масло…
– Оставим этот разговор, дорогой Грибоедов, – сказал серьезно Макниль, – мне надоела Персия, я хочу просить о переводе. – А вам, кажется, Персия в этот раз понравилась?
Он посмотрел на часы и встал наконец.
Грибоедов ждал.
– Еще один дружеский вопрос. Я давно не был в России. Ваш Нессельрод – любезный государственный ум, но получить какой-нибудь вкус от его разговоров я не сумел. Он слишком для меня тонок.
Грибоедов захохотал.
– Браво, доктор!
– Я люблю ясность. У нас есть Ост-Индия. До сих пор я думал, что другой Ост-Индии нет и быть не может. – Англичанин дохнул на него табаком. – Но у вас великолепная природная конница – киргизы, и если вы захотите немножко… углубиться… И с другой стороны, почему бы вам в самом деле не устроить своих колоний? Мальта на Средиземном море против нас была тоже недурная мысль императора Павла. Вот в чем вопрос. А Нессельрод так тонок, и все здесь так молчаливы… – Потом он засвистал марш и махнул рукой: – Мы еще увидимся до Тебриза. Вы ведь поедете в Тебриз?
