И женщина… Перед каким выбором стояла она? Или все это для нее было просто полем битвы, которую она должна была либо выиграть, либо проиграть, потеряв все? Может быть, Зора была права и Гизела больше всего на свете хотела стать герцогиней? И проиграла? Или она только любила, любила этого мужчину и была готова к тому, что страна всегда будет считать ее злодейкой, пока сама она имеет возможность любить и быть со своим мужем? Не относилась ли она к числу женщин, чья жизнь кончается в горе вместе с утратой единственного любимого мужчины? Или же то, что случилось, – творение ее собственных рук, и его смерть представлялась ей единственной альтернативой измене, отчего она стала бы притчей во языцех, когда у всех на глазах закончился бы величайший роман в кругу коронованных особ, и закончился не величественной трагедией смерти, а фарсовым положением брошенной жены?
– Так вы возьметесь за мое дело? – спросила спустя несколько минут фон Рюстов.
– Может быть, – ответил Рэтбоун осторожно, хотя и чувствовал возбуждение при мысли о такой возможности, горячившей ему кровь сознанием опасности, а это ощущение, должен был он признать, всегда его волновало. – Вы меня убедили в том, что у нее мог быть повод для убийства, но не в том, что она является убийцей. – Он понимал, что должен казаться спокойным, и говорил ровным голосом. – И каким вы располагаете доказательством, что Фридрих действительно хотел вернуться, даже при условии, предъявленном герцогиней Ульрикой, оставить Гизелу?
Зора закусила губу. По ее лицу мелькнуло гневное выражение, но затем графиня рассмеялась.
– Никаких документов у меня нет, – согласилась она, – но в конце весны Рольф Лансдорф был на званом вечере в загородной усадьбе лорда и леди Уэллборо. Там были принц Фридрих и принцесса Гизела – так же, как и я, – и Рольф часто разговаривал с Фридрихом. И нет ничего невозможного в том, что принц мог получить подобное предложение. Мы, конечно, никогда не узнаем, как поступил бы этот человек, будь он жив. Однако он мертв. Неужели этого для вас недостаточно?
– Чтобы подозревать – да. – Рэтбоун подался вперед. – Но это еще ничего не доказывает. А кто еще был на приеме у Уэллборо? Что там происходило? Дайте мне подробности, свидетельства, а не эмоции.
Посетительница долго и отчужденно глядела на него, а потом ее губы тронула печальная и насмешливая улыбка.
– Лорд Уэллборо производит и продает оружие. И война – любая война, повсюду, за исключением Англии, – весьма его устроила бы.
Рэтбоун моргнул.
– Вы требуете реального подхода к событиям, – напомнила его собеседница, – но разве то, что я вам рассказала, относится к категории эмоций? Это вы несколько эмоционально относитесь к делу, сэр Оливер. – И в ее глазах мелькнул неприкрытый сарказм.
Адвокату не хотелось рассказывать графине, какое он вдруг испытал отвращение. Уэллборо являлся англичанином, и Рэтбоуну было невыразимо стыдно, что кто-то из его соотечественников может с радостью наживаться на убийстве людей, только бы это ничем не угрожало ему самому. При этом лорд Уэллборо пускал в ход всевозможные выспренные аргументы насчет необходимости и неизбежности, выборе и свободе, но Оливер все равно находил подобный способ обогащения отталкивающим. Однако он не мог сказать об этом сидящей перед ним экстравагантной немецкой графине.
– Я вел с вами беседу с позиции присяжных, – сказал он сдержанно. – А теперь я снова консультант суда ее величества. Пожалуйста, назовите мне приглашенных на тот вечер.
