– Новый паша – прямиком из Константинополя.
– Гром меня разрази – из-за него-то и палили все пушки?
– Нового пашу принято встречать полутора тысячами выстрелов.
– Где принято?
– Здесь.
– А здесь – это где?
– Прости, я запамятовал, что ты был не в себе. Город, высящийся вон на той горе – Несокрушимый бастион ислама, Бич христианского мира, Узда Италии и Гроза Испании, Форпост священной войны, покоривший все моря своему закону и сбирающий со всех народов законную дань.
– Враз не выговоришь.
– Англичане называют его Алжир.
– Что ж, в христианском мире я видел, как на целые войны тратилось меньше пороха, чем в Алжире на то, чтобы поздоровкаться с пашой; так что, может быть, твои слова – не пустая похвальба. Кстати, на каком языке мы говорим?
– Его называют «лингва франка» или «сабир». Часть слов в нём из провансальского, испанского или итальянского, часть – из арабского и турецкого. В твоём сабире, Джек, больше французского, в моём – испанского.
– Уж точно ты не испанец!
Собеседник поклонился (правда, шапочку не снял); пейсы, соскользнув с плеч, закачались в воздухе.
– Мойше де ла Крус к вашим услугам.
– Моисей Креста?! Что за имечко такое еврейское?
Мойше, похоже, не находил своё имя особенно комичным.
– История долгая – даже по твоим меркам, Джек. Довольно сказать, что нелегко быть иудеем на Пиренейском полуострове.
– Как ты здесь очутился? – начал Джек, но его перебил рослый турок с «бычьим хером» в руке, который замахал на Джека и Мойше, приказывая им выйти из прибрежной полосы и возвращаться к работе: сиеста была фини, и теперь, когда паша проехал через баб в ситэ, наступило время трабахо [2].
Трабахо заключалась в том, чтобы отскребать ракушки от ближайшей галеры, вытащенной на берег и перевёрнутой килем кверху. Джек, Мойше и ещё десяток невольников (ибо никуда было не деться от факта, что все они здесь невольники) принялись скоблить днище галеры различными грубыми металлическими орудиями. Турок расхаживал взад-вперёд, помахивая «бычьим хером». Высоко над ними слышалось подобие канонады – это процессия двигалась по улицам города. По счастью, бой барабанов, завывание осадных гобоев и штурмовых фаготов приглушала высокая стена.
– Сдаётся мне, ты и впрямь выздоровел.
– Что бы ни плели тебе алхимики и врачи, французская хворь не лечится. У меня короткое просветление, вот и всё.
– Отнюдь нет. Некоторые видные арабские и еврейские целители утверждают, что упомянутая хворь выходит из организма полностью и навсегда, если у больного несколько дней кряду держится исключительно высокий жар.
– Не то чтобы я очень хорошо себя чувствовал, но жара у меня нет.
– Однако несколько дней назад ты и ещё несколько человек слегли с сильнейшей suette anglaise [3].
– Никогда про такую не слыхивал, даром что сам англичанин.
Мойше де ла Крус пожал плечами, насколько такое возможно, когда сковыриваешь ракушки ржавой зазубренной киркой.
– Здесь она хорошо известна – прошлой весной выкашивала целые селения.
– Может, тамошние жители просто слишком долго слушали местную музыку?
Мойше снова пожал плечами:
– Болезнь вполне реальная – может, не столь страшная, как Антонов огонь, носовертица или письма-из-Венеции…
– Отставить!
– Так или иначе, Джек, ты с нею слёг, и жар у тебя был такой, что другие тутсаки в баньёле две недели жарили кебабы у тебя на лбу. Наконец как-то утром тебя объявили мёртвым, вынесли из баньёла и бросили на телегу. Наш хозяин отправился в казначейство уведомить
