– Бертон, вы случайно не язычник? – нахмурился голубоглазый человек с чёрной бородой. – Какова ваша идеология?
– Любовь… Любовь – моя единственная идеология, – выкрикнул я.
– Тише, не кричите! Знаете, а ведь это какая-то достоевщина…
– Что вам от меня надо? – прошептал я. Мне было трудно дышать, горло пересохло, на лбу выступил пот.
– Уходите, слышите? – сказала моя жена бородачу. – Вы же понимаете, он больше не может говорить?
– Да, понимаю… Крик души никогда не остаётся без ответа… Пусть ваш муж поспит, пока идёт дождь…
– Разве идёт дождь? – переспросила Марина.
– Он же не видел солнце… Так пусть увидит дождь.
…Ветер поднимал океанскую воду чуть ли не с самого дна и тёмными глыбами с ревом обрушивал на скалы. И над головой всё было в безумном движении, истерзанные тучи неслись по небу под свист, шипение и вой ветра. Вдалеке простонал гром, одна за другой упали первые капли дождя на палубу яхты. «Артистка» увернулась от водяной глыбы и, словно незваная гостья, не уверенная, что ей будут рады на острове Горн, двинулась к нему.
Остров встретил нас недружелюбно.
Мы подходили к нему четыре часа. Никогда не было такого, чтобы на коротком участке приходилось более ста раз менять галс. И всё это, чтобы стать под углом к встречному ветру. Дождь заливал палубу. Темнело. Порою в разрыве между мчавшимися тучами мерцала дрожащая от стужи бледная звезда.
Бросили якорь.
Поднялись по крутому берегу на пологую вершину.
Над островом высилась ель, на иглы которой накололась звезда. Я вгляделся в океан – кругом пустота. Было в этой бескрайней пустоте нечто жуткое.
Неожиданно перед нами мелькнул силуэт ребёнка. Это была девочка. Она пела песню, но слов нельзя было разобрать из-за ветра. Мы едва поспевали идти за нею. Вскоре девочка оказалась перед воротами, вставила ключ в замок. Ворота отворились. Тропинка сделалась от дождя скользкой. Я упал. Иосиф помог мне подняться, но я снова упал. И вдруг с дождевым потоком я сорвался вниз, к подножию острова.
– Держись, Бертон! – крикнул Иосиф.
Но я ничего не мог поделать. Я падал, оглохнув от ветра и ударов о базальтовые валуны. Берег окутал туман, непроглядный и одновременно странно прозрачный. Здесь, на берегу, я и потерял сознание.
Когда я открыл глаза, то увидел перед собой человека с чёрной бородой. Это был Гулевич, но в первую минуту я не узнал его. Он приподнялся со стула. Лицо у него было почти квадратное, с довольно крупными чертами, но при этом на редкость красивое.
На больничной койке, на самом краю, сидела Марина. В глазах её был таинственный мрак. Но руки, руки, сложенные как будто для молитвы, казались прозрачными.
Я почувствовал тепло её рук.
– Ах ты, мой дорогой! – проговорила жена. – А я уж думала, что сознание к тебе не вернётся. – Она со вздохом склонила голову мне на грудь. – Как же мне было горько…
– Я помнил о тебе… Скажи, что случилось? – Слёзы выжались из глаз и потекли по щекам.
– Тебя сильно избили, Алёша, ты бредил.
– А где Артемий? Он не заболел?
– Не волнуйся, он здоров… у твоей мамы «кубичку» собирает…
– Алексей Николаич, теперь всё будет хорошо… Отдыхайте, вам нужно больше отдыхать… А мы к вам ещё вечером придём… – Гулевич положил руку мне на плечо.
…Солнце, «всходящее над злыми и добрыми», осторожно заглядывало в больничную палату.
И вспомнилось: «Я – всем молюсь; вот ползёт паук по стене – я и ему молюсь».
И показалось, что мир, весь мир становится таким невинным.
