В тоже время он понимал, что Мария сразу бы погибла, попадись ей другой человек; он хоть как-то держал ее в рамках жизни, зная особенности ее мерцающей личности. Но что это за жизнь!? Жизнь как раз и не заводилась, не разгоралась, не расцветала. Жизнь ради всплесков эротического безумия – это не жизнь. Даже если в моменты таких безумий и казалось, что истина где-то рядом, что именно так и нужно делать всегда, и чем больше, тем лучше. Обжигала эта чертовка ядом своей неугомонной и ненасытимой плоти, обжигала так, что хотелось вновь и вновь повторять этот безумно порочный круг бесконечно сладострастных совокуплений. Магия женской власти все-таки бесконечна; она заставляет поверить, что женская плоть содержит в себе самые высокие откровения жизни и смерти.
Были, впрочем, и тихие вечера молчания и загадочных прогулок по далеким и заброшенным городским переулкам. Были и приятные, милые беседы, в которых можно было почувствовать душевное тепло, а не только бесконечную игру разнополых физиологий, к чему, как правило, и сводилось все их общение, в конечном счете. В такие минуты Дэн незаметно любовался красивым профилем Марии, в тайне завидуя тому художнику, который смог бы ее изобразить. Ведь кто-то ее изобразит, но только не он. А почему? Он сам не мог понять и дать вразумительный ответ. Почему бы не устроить нормальную жизнь? Когда простое человеческое брало власть, то было хорошо, но только это ни во что не разворачивалось, не превращалось в дальнейшую жизнь, как это бывает у обычных людей. В обычную жизнь со своим тихим и скромным счастьем, которому Дэн все же иногда завидовал. Но делал все, чтобы оно не состоялось, сознательно разрушая все устойчивое и определенное.
* * *
Дэн в общем-то знал, как покорять женщин. Это, наверное, единственное, что он мог делать хорошо, хотя он не был здесь системным пройдохой. В его глазах как будто было написано: «женщины, я знаю, чего вы хотите, в чем ваше наслаждение!» И женщины считывали это послание, точно понимая и себя, и его. В этом был секрет его успеха. Сразу же в первый вечер их знакомства с Марей Дэн очаровал ее своей игрой на гитаре, пением и чтением стихов, которые та могла слушать бесконечно, закатывая свои черные глаза и прижимаясь к нему так нежно и преданно, как только способна домашняя кошка. В сущности, она и была кошкой, а не человеком. Такой временами милой и забавной кошечкой, с которой было сладко забавляться, пускаясь во все тяжкие плотских наслаждений. В желании любить Мария была неутомима, любить она могла также долго и страстно, как только, пожалуй, курить. «Мария, тебе надо читать книги», – иногда прорывалась у Дэна эта совершенно никчемная фраза сквозь дымовую завесу, в которой еще не успели улетучиться миллионы сладчайших оргазмов Марии. Это она любила больше всего в жизни, полагая, что жизнь – это есть одно сплошное сексуальное удовольствие.
Такие ситуации поначалу вдохновляли Дэна, давая пищу, как ему казалось, для его дальнейшего творчества. Вот она лежит полумертвая, убитая сладострастием, звучит какая-то запредельная кислотка, типа «Big Blood», клубы дыма, и беспечность, беспечность, беспечность… пока не приходит хозяйка квартиры, такая стерва, деликатно напомнить, что время вышло, и если, мы, мол, не хотим продлевать, то пора выметаться, поскольку идут новые.
Новые, новые, кто такие эти новые? Откуда они идут и зачем? Дэн никогда не мог этого понять, считая, что лишь он один в мире имеет право на наслаждение, на это преступное наслаждение, на такое наслаждение, которое доступно только ему и не позволено больше никому. Он всегда ревностно относился к чужой любви, видя в этом почему-то угрозу для себя. И когда один раз, из-за неаккуратности хозяйки, не сумевшей вовремя развести пары, они пересеклись с этими «новыми», то большего стыда и смущения, готового моментально перерасти в яростную агрессию, Дэн не испытывал никогда.
