Он выдернул из-под кафтана пищаль и выстрелил в самозванца.
Тот взметнулся на ноги, схватился за живот, охнул, согнулся пополам и шагнул к нему, глядя на него снизу вверх и пытаясь, с усилием, распрямиться так, что большая бородавка на верхней окровавленной губе у него тряско вздрагивала, вздрагивала… и всё вздрагивала…
Григорий не выдержал вида этой вздрагивающей бородавки и невольно отступил назад. Но тут чья-то услужливая сабля опустилась на кудрявую голову самозванца, и тот без звука уткнулся в землю лицом.
И всех бояр сразу точно сдуло ветром.
Мелкие служилые, оставшись наедине с убитым, в нерешительности уставились на него. Затем они подхватили его за ноги и поволокли к Фроловским воротам: грубо, по грязи, обнажённого, срамно…
У Вознесенского монастыря они неожиданно столкнулись с великой старицей.
Марфа остановилась перед возбуждённой толпой, которая загородила ей дорогу. По бокам, поддерживая её под руки, робко замерли её келейницы, подозрительно глядя на толпу из-под низко повязанных чёрных платков.
Бегавшие за старицей шмыгнули в сторону, исчезли. Труп самозванца поспешно бросили. Толпа смешалась. Огромная и на вид грозная, она, казалось, в одно мгновение усохла, сжалась в один бесформенный комок, от которого по сторонам проворно разбегались какие-то тени.
Через минуту в толпе оправились от замешательства, всплеснулись дерзкие крики: «Эй, старица! Твой ли это сын?.. Скажи правду, чтобы народ не сомневался более!»
– Об этом спросили бы его самого… – сказала Марфа и негромко, но гневно бросила толпе: – Посмели бы?!
Она презрительно оглядела притихших людей, повернулась и пошла назад к монастырю.
Толпа на мгновение замерла. Затем люди очнулись, заулюлюкали, подхватили за ноги труп и выволокли его на Лобное место. Следом подтащили труп Петьки Басманова и бросили рядом…
* * *
Давно это было и в то же время, кажется, будто вчера, хотя уже прошло четыре года. После того дня многое в жизни Григория изменилось.
Он поднялся с лавки, тряхнул плечами, словно сбрасывал воспоминания, прошёлся по избе, в которой устроил свою ставку вот здесь, в деревеньке под Иосифовым монастырем.
Ночью Валуева разбудил его холоп. Григорий поднялся, накинул кафтан и вышел из-за занавески.
У порога избы стоял Тухачевский.
– Зачем тревожишь среди ночи? – недовольно проворчал Григорий, насупив брови.
– Перебежчики из монастыря, важные вести, – ответил сотник и виновато отвёл от него взгляд.
– Веди! – бросил Григорий.
Тухачевский вышел и тут же ввёл в избу троих служилых. Один из них, среднего роста, худощавый, с острым носом и глубоко посаженными невыразительными глазами, держался уверенно. Судя по одежде, он был городовым боярским сыном. Два других, похуже одетые и не такие смелые, встали позади него, как будто прикрывались им.
– Кто такие?! – строго спросил их Григорий.
Уловив, как испуганно вздрогнули от его окрика те, что жались позади, он молча усмехнулся: «Как куропатки!»
– Люди митрополита Филарета, – ответил остроносый.
– Так Филарет в монастыре, у Рудского?! – удивлённо вскинул брови Григорий.
– Да, там… И другие бояре из Тушино…
От этой новости Григорий на минуту задумался.
– Почто здесь оказались?! – сердито повысил он голос, чтобы испугать тушинцев и заставить проговориться о цели побега.
Но остроносый не смутился, спокойно ответил:
– Филарет послал предупредить: поляки упали духом, караулы не несут, ругаются. Одни под Смоленск тянут, другие – в Калугу… Ударить надо по ним. Без боя побегут…
