– Это не ее мужик, а бабы, которая "караул" орала. Видать не поделили. Тоже мне чудо.
– Не уполз, а исчез, дурилка картонная. Я сам видел. Раз и не стало. Ему в лоб пуля попала и бошку продырявила насквозь. Киллер видать стрельнул. Мозги по всему крыльцу разбросал,– влез с пояснениями очевидец.
– Гонишь! Куда исчез?
– Куда? Хрен его знает куда. Как вампир в фильме, на солнце. Испарился. Пыхнул и нету.
– Не свисти. Вампир. Сам ты вампир.
– Где вампир? Я слышал, что им кол надо осиновый в задницу вбить, чтобы не безобразничали.-
Толпа живо обсуждала событие, а бабка, вопить переставшая, скрылась в дверях храма, где упала перед иконой Спасителя и долго о чем-то молилась на коленях. Люди потоптались еще минут десять и разочарованно разошлись, унося новость в разные стороны.
А в Нижнем Новгороде века семнадцатого произошло событие прямо противоположное Санкт-Петербургскому века двадцать первого. В нем на одного человека стало больше, и появился он в центре города. Деревянный храм Рождества Иоанна Предтечи в это время был полон и на паперти было не протолкаться от убогих. Вот среди них и материализовался человек, упав на калеку безногого и рассердив его своим внезапным появлением, до икоты.
– Чей-та?!!– заорал убогий, выползая из-под рухнувшего на него тела.– Уйди, мать твою. Зашибу-ик!
Упавший на него человек, одетый в немецкое платье, никак не отреагировал, опрокинувшись на спину.
– Лях чтоль?– убогий потряс за ногу лежащего человека и тот застонал, подавая признаки жизни.
– Аль пьян?– нищий подполз поближе к лежащему и потряс его за плечо.
– Тута не можно так-то. Ноне враз приберут и в поруб сведут,– посочувствовал он находящемуся в беспамятстве и тот, открыв глаза, взглянул на него мутным взглядом.
– Ты кто?– прошептал человек, вполне членораздельно и убогий, обрадовавшись, что он трезв и жив, зачастил:
– Я-то? Я Пронька. Меня тут всяка собака знат. Сызмальства христарадничаю. А ты ктось?
– Где я?– проигнорировал человек его вопрос.
– В Нижнем, знамо дело. Ты, мил человек, не в падучей ли?
– Что за Нижний?– человек опять проигнорировал вопрос нищего.
– Вестимо какой. Новагород.
– А год здесь какой?– человек сел и удивленно огляделся по сторонам. Одет он был в коротенький кафтан из кожи черного цвета и порты темно-синего сукна. Был уже в возрасте и Проньке годился в отцы.
– Эвон как тебя, отец родной,– сокрушенно замотал головой лохматой и сроду не чесанной Пронька.– На дворе нонче год 7119-ый от сотворения Адама.
– А день какой?-Силиверстович совершенно пришел в себя и оглядывался по сторонам, пытаясь вспомнить сколько лет разницы между годом от сотворения прародителя и Рождеством Христовым.
– А сие мне неведомо. Кажись пятое августа. Матрена, какой день нонче?– Пронька повернулся к сидящей рядом с ним женщине неопределенного возраста, закутавшейся в лохмотья столь ветхие, что Силиверстович удивился, когда из этого вороха тряпок, проскрипел тоненький голосок.
– Седьмо нынче, дяденька.
– Ох, умна девка. Дай Бог тебе жениха боярина,– Пронька повернулся к Силиверстовичу.– Седьмо.
– Силиверстовичем меня зовут,– представился ему Силиверстович.– Давно я тут валяюсь?
– Дак тока что сверзился. Откуда взялси? Я мигнуть не поспел. Хрясь сверху. Еще и память отшибло видать. Откель, пади и не помнишь, прибыл-то в Нижний?– Пронька раскрыл рот от любопытства.
– Не помню. Здесь помню, а здесь нет,– Силиверстович похлопал себя ладонью по лбу и затылку.
