Смысл жизни человека: от истории к вечности - страница 28

Личность принципиально мозаична, множественна. Ее проявления свободно-спонтанны, и в этом залог их истинности. Ценно не познание истины о себе, а способность быть истинным.

Скептицизм Монтеня продуктивен, так как не утверждает иллюзорность, а разрушает ее в духе экзистенциализма: надо научиться жить «по истине», достойно в любых жизненных условиях и обстоятельствах и, особенно, в самых опасных и «засасывающих» – в обыденных.

Так «правила жизни» приобретают культурологическую, даже этнографическую конкретность, чего никогда не бывает много в рассуждениях на темы «смысла жизни». Их лейтмотивом выступают естественность, ненасилие, человечность, радостное восприятие жизни, свойственное мудрецам, выполнившим свой долг до конца и честно. Мудрец, постигший смысл жизни, верен принципам, на которых он зиждется: «Всякое убеждение может быть достаточно сильным, чтобы заставить людей отстаивать его даже ценой жизни. Первый пункт той прекрасной и возвышенной клятвы, которую принесла и сдержала Греция во время греко-персидских войн, гласил, что каждый скорее сменит жизнь на смерть, чем законы своей страны на персидские».170

Смысл жизни оказывается выше самой жизни, ее цены, утверждаясь и посредством смерти.

«Судьба не приносит нам ни зла, ни добра, она поставляет лишь сырую материю того и другого и способное оплодотворить эту материю семя. Наша душа, более могущественная в этом отношении, чем судьба, использует и применяет их по своему усмотрению, являясь, таким образом, единственной причиной и распорядительницей своего счастливого или бедственного состояния».171

Судьба подобна одежде, которая не греет, а сохраняет нам наше тепло. Счастье или несчастье происходят от нас самих. Следовательно, смысл жизни не может состоять в устремленности к счастью, и лишь на феноменальном уровне, на уровне кажимости (типа, одежда нас согревает) отождествляться со счастьем, погоней за ним.

То же и с бедственным положением: его источник – внутри человека: «Если жить в нужде плохо, то нет никакой нужды жить в нужде».172 Ссылаясь на Цицерона («философствовать – это не что иное, как приуготовлять себя к смерти»), М.Монтень заключает, что «вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге, к тому, чтобы научиться нас не бояться смерти».173

Освободившийся от страха смерти, может творить добро и жить в свое удовольствие; при этом, не боящийся смерти по причине того, что забывает о ней, не думает о ней, проявляет животную беззаботность, но не может жить, как того достоин человек: в радости и добродетели. Монтень пишет о смерти: «Лишим ее загадочности, присмотримся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем-нибудь другом».174

Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, перестал быть рабом. «Мера жизни не в ее длительности, а в том, как вы использовали ее: иной прожил много, да пожил мало…»175 «Освободите место другим, как другие освободили его для вас. Равенство есть первый шаг к справедливости. Кто может жаловаться на то, что он обречен, если все другие тоже обречены?»176

Так, Монтень спрягает, связывает не только жизнь и смерть, как ее изнанку, как то, что сопровождает нас с момента рождения, но и человека с другими людьми, равно смертными. В этом ему видится справедливость, которая, если не в социальном, так экзистенциальном смысле уравнивает всех.