Пришло время, и впереди возникла оранжевая точка. Птерик чуть ли не со вздохом облегчения снизил скорость, которую от него требовали держать максимальной, и устало пошел на посадку.
Горбовский сидел на снегу, поджав ноги, и это взрослое существо, лишь с некоторой натяжкой напоминавшее человека, уже странно было называть Павликом – именем восторженного парня, искавшего счастья и нашедшего его в упоении работой. И не из-за возраста: Горбовский не только повзрослел, он очень изменился, и большинство людей при сравнении Павликовых «до» и «теперь» признали бы, что «очень» – сказано слишком мягко. Одежды он не носил, кожу по всей поверхности покрывал густой мех – похожий на медвежий, но оранжевого цвета, чтобы заметить издалека. Из меха выглядывали с трудом узнаваемые, закрывавшиеся толстыми веками, маленькие глаза. Между заросших мехом пальцев виднелись перепонки для плавания.
– Еще есть жабры, – сказал Павлик разглядывавшему его Гавриле Ивановичу. – Подолгу живу под водой, подо льдом через полюс добирался до Америки. Не представляешь, сколько на дне интересного. Я об этом напишу в следующих книгах. А сил у меня теперь – ого-го! – Он поднял лапищу, чтобы продемонстрировать нечеловеческий бицепс. – Вплоть до Земли Франца Иосифа нет ни одного белого медведя, которого я еще не поборол. И с моржами плаваю наперегонки, но тут пока похвастаться нечем. Но у меня все впереди.
Они обнялись. Затем Гаврила Иванович включил питание принтера, ввел расходники. Один за другим вывалилось несколько прямоугольных блоков, они раскрылись, соединились и рядом с первым принтером вырос его аналог. Павлик ввел запрос и поднес руку-лапу, чтобы устройство распознало приоритетный чип и переключило оплату на него. Загудели вгрызшиеся в лед датчики. Здесь нужных элементов не найти, и для изготовления заказанных предметов придется ждать, пока прилетит доставка.
Павлик прервал молчание:
– Ты настоящий друг. И настоящий герой. Я напишу о тебе книгу.
– Запрещаю, – сказал Гаврила Иванович. – Если узнаю свою жизнь или себя в ком-то из героев – ты мне больше не друг.
– Хорошо. Я напишу так, что ты себя не узнаешь.
– Звучит угрожающе, но все равно спасибо. И моя жизнь…
– Ее ты тоже не узнаешь. – Павлик помолчал, глядя в снег. – Никто не узнает. Не будет ничего общего.
– Но книга будет обо мне?
– Да.
– Без меня?
– Да.
Гаврилу Ивановича стало подбешивать. В голосе пробилось раздражение:
– О чем же будет книга, если она обо мне, но категорически без меня?
Павлик снова помолчал.
– О дружбе, – донеслось, наконец.
Гаврила Иванович уложил принтер на птерика и остановился, прежде чем сесть в седло.
– Вернуться в мир не хочешь?
Павлик усмехнулся:
– Зачем? И что это – «мир»? Мир – это материализовавшийся парадокс, без диалектики не понять. Помнишь, у Короленковского безрукого: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Здесь я счастлив.
– Но когда потребовалась помощь, ты связался не с автоматической доставкой, а со мной.
– Ты – друг. Когда тебе потребуется помощь – я к твоим услугам. Если понадобится, даже приеду для этого, как говоришь, «в мир». Но только, чтобы помочь. Каждому свое, и свое счастье я нашел. Вот оно.
С невыразимой любовью он обвел взглядом сверкающий лед.
Гаврила Иванович оставил друга в одиночестве. Живое общение подняло каждому настроение и придало заряд энергии. Вроде бы ничего не произошло, просто пересеклись во времени-пространстве два человека. Просто увиделись. А как много это значило для души каждого. Нет, поток потоком, а без живого общения человек – не человек, а нечто вроде файла в потоке. Чтобы понять, что такое человек, нужно дать ему шанс проснуться. В конце концов, разбудить его в себе насильно.
