ярость материализма не терпит соперников. Толпы детей ходят за учителями на выставках в Берлингтон-хаусе
[79], впитывая знания о незыблемой грани между новым правильным и неправильным, проведенной в атеистических музеях. Та же самая грань очевидна в прессе и на публичных мероприятиях. Англичанину в прессе не подобает швырять камни. Могу только молча виновато краснеть, но однажды по московскому радио в программе на английском языке я услышал такое, что шокировало бы даже мистера Макстона
[80]. Диктор говорил о промышленном центре на Урале, Свердловске, ранее известном как Екатеринбург. В свободное время рабочие с улыбающимися детьми ходят в бывший дом Ипатьева, теперь музей, где семья Романовых встретила судьбу, которую по праву заслужила
[81]. Мне показалось, что голос диктора дрогнул, когда он произносил глупое сообщение. И возможно, что так и было. Если большевики именно так ведут пропаганду за рубежом, то революции миру не грозят. Хотел бы я побывать в Свердловске и увидеть, как улыбаются дети в подвале, где погибли их сверстники. Это зрелище стало бы благородным свидетельством силы новой веры, а также трусливого, лицемерного притворства в непогрешимости, отличительного признака всех религий, которое, несомненно, замалчивает самые отвратительные происшествия. Атмосферная подавленность страны, где единственными истинами являются индустриализация и классовая борьба и где вся культура должна быть подчинена этим целям, смягчается новизной – можно даже сказать, эксцентричностью, – которая возникает в результате. Воздух смешан с веселящим газом, но смесь удушливая – а в какой степени, я понял, только приехав в Киев, который каким-то непостижимым образом сохраняет старые университетские традиции гуманитарных наук и позволяет нормально дышать. Не скажу, чтобы я был несчастлив в России. Честно признаюсь, что ни в одной стране я не получал такого истинного удовольствия, не тосковал и не жалел о том, что скоро уезжаю. Отчасти это было вызвано приятным чувством задиристости, проснувшимся у меня в груди. Система предназначалась для всего мира – это было ясно с самого начала. Испытай на мне чертову религию, думал я, и ты получишь достойный ответ! Так они и поступали время от времени. И всё же я не мог не уважать людей, столь глубоко приверженных определенной цели и столь единодушно придерживающихся, сердцем или на словах, определенной веры. Представители нации, чьими избранными патриотами являются Ноэл Кауард
[82] и Уинстон Черчилль, не могут презирать такую стойкость. Ей можно лишь позавидовать.
Великую неправду я впервые по-настоящему ощутил на концерте в Московской консерватории. Исполняли «Пасторальную симфонию» Бетховена, дирижировал Оскар Фрид[83]. Играли неплохо, хотя инструменты были настроены отвратительно. Когда всё закончилось, я поднял глаза и вспомнил, где нахожусь. И внезапно до меня дошло, что здесь – не в капитализме, не в христианстве, а здесь, в концертном зале, в этих потрепанных партитурах – таится враг, которого материализму никогда не победить, и он неизбежно победит материализм. По-моему, позволить такое публичное представление со стороны властей было просто донкихотской глупостью. Теоретически «Пасторальная симфония», несомненно, является образцовой иллюстрацией классовой борьбы в сельской Австрии. На практике же… Я оглядел аудиторию и прочитал, или мне показалось, что прочитал, собственные мысли на их лицах. Только бригада ударников труда, молодых иерархов в высоких сапогах, смотрела угрюмо, как, собственно, и полагалось по долгу службы. Упрекни я их за посещение, мне объяснили бы, что музыка превыше всех искусств способствует обобществлению эмоций. Говоря проще, она действует на многих людей сразу. Однако спроси я их, почему отдельные сочинения обладают этой бесценной властью в большей степени, чем другие, или не является ли вызванное ими чувство результатом крайне неверного представления об абстрактной красоте, не знаю, что бы они ответили. Функции искусства – это одно. Другое дело – его творения и их влияние. Или искусство следует полностью запретить, как советовал святой Климент Александрийский, или, если его воздействие считается полезным для широких масс, индивидууму нужно разрешить свободно играть с абстракциями, чтобы его создать. Ученые доктора материализма утверждают, что классовая борьба за спасение человечества должна быть достаточной абстракцией для любого художника. Может, и так. Культура может вырасти спонтанно на почве совершенствования масс, но таких признаков я не видел. Когда я спрашивал, мне отвечали только словами Христа: «Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему»
