Сначала ты плачешь - страница 10

Как оказалось, кабинет д-ра Зингермана располагался на Пятой авеню в одном из внушительных старой постройки зданий, заполненного многочисленным медперсоналом и психоаналитиками. Выйдя из такси, я тотчас увидела Артура, ожидавшего с сигаретой в руках под козырьком у входа. Выглядел он ужасно. «Ну, не будь ты таким мрачным, – слегка прижавшись, ободряюще шепнула я. – Всего-то посещение врача».

Его подавленный вид странным образом взбодрил меня – аномалия, сохранившаяся со времен сценической карьеры. Ничто после бессонной ночи накануне спектакля не действовало на меня так успокаивающе, как вид не владевшего собой партнера. Помню, на премьере какой-то пьесы перед самым выходом на сцену я вдруг ощутила в коленях такую дрожь, что казалось – сделай я шаг и тут же рухну. Выйдя на сцену, где мне предстояло обменяться парой реплик с партнером, я при первых же его словах увидела, как у того трясутся не только челюсти и губы, но и, самое удивительное, лоб. Бедный, бедный, подумала я, и словно от глотка живительного источника дрожь исчезла. Но бывало и наоборот, и нередко, когда вид уверенного в себе профессионала не оставлял камня на камне от моего психологического настроя. Своего рода эмоциональный переход в состояние от противного. Партнер раскован – ты начинаешь паниковать, и, напротив, его бьет нервная дрожь, а тебе становится легко и даже весело.

Так в сопровождении нерешительно ступающего мужа я перешагнула порог выдержанной в довольно мрачных тонах приемной д-ра Зингермана. Актерский опыт подсказывал: сегодня у тебя роль жизнерадостной героини. «Какая приятная расцветка, – защебетала я, оглядывая темно-зеленые стены холла. – Вот бы заменить нашу безобразно яблочную на такую». В ответ – ни звука.

Собственно его подавленный вид меня не удивил. Он и раньше всегда болезненно воспринимал любое мое недомогание. Причина, на мой взгляд, лежала в его прошлом, большую часть которого он провел возле прикованной артритом к постели ныне покойной матери. Отец оставил их, когда Артур и его младший брат были совсем детьми, и ему, как старшему, пришлось ухаживать за страдающей от постоянных болей матерью. Ее непрерывные стоны, как однажды он признался, превратили его ночи в один сплошной кошмар. При малейшей проблеме у меня со здоровьем, – даже легком расстройстве желудка после посещения китайского ресторана – он тут же терял самообладание. Стоило мне чуть-чуть приболеть, как настроение у него портилось, а едва заметное заикание усиливалось, и так продолжалось до тех пор, пока я не приходила в норму. Любое отклонение в моем самочувствии вызывало у него раздражение. Такую реакцию психологи объясняют попыткой выместить на мне подавляемую при жизни матери досаду, накопившуюся за годы ее болезни. Меня же перепады его настроения приводили в бешенство.

Но сейчас он не злился (как и после всего, что произошло; во всяком случае – я не замечала); скорее его беспокоили перспективы нашего с ним общего будущего. Оказывается девушка с безупречным здоровьем, – не она ли расписывала, как мать в детстве подкармливала ее ростками пшеницы, – на которой он женился, не сегодня-завтра превратится как его несчастная старушка-мать в инвалида!

Но, черт побери, я вовсе не чувствую себя больной. Я в отличной форме, и не в моем характере поддаваться панике.

Нажав кнопку звонка против нужного имени на вход-ной двери, мы вошли, когда та открылась, и, отметившись у регистраторши, расположились на уродливых стульях орехового дерева. Обстановка во многом напоминает приемную д-ра Эллби, отметила я, и потянулась за журналом. Слава Богу, «Ньюсвик» за этот год! В отличие от приемной д-ра Эллби, в комнате, кроме неподвижно сидевшей женщины, никого не было. За те десять минут, что я несколько раз на нее взглянула, она ни разу не пошевелилась; лишь время от времени на ее лице невольно подрагивали веки. Минут через пятнадцать сестра пригласила нас войти.