Она не смогла сдержать слёз. Старалась плакать так, чтобы никто не видел, но иногда наступали моменты, когда всё прорывалось.
– Не спрашивал.
– Почему всё так?
– Не думай об этом. Лучше засыпай. Есть ещё несколько часов до Нью-Йорка, ты устала, а там будет столько суматохи. Засыпай, Алекс, детка, и потом, когда проснёшься, ты снова будешь живой.
– Не хочу, чтобы ты уходила.
Сложно было сопротивляться, ведь, в конце концов, она уже скорее спала, чем бодрствовала.
– Я не уйду… Спи, пока есть время. Там, за океаном, всё будет другим. Неизведанные земли, как те, что видел Одиссей в своих скитаниях.
Ей невозможно было сопротивляться.
*****
Иногда ей хотелось, чтобы всё это было только сном. Хотелось проснуться и понять, что не было ни самолёта, затерявшегося во тьме над океаном, ни ожидания в больнице, ни всех этих дней после, от которых почти не осталось воспоминаний. Проснуться и увидеть, что всё ещё там, на своих местах, и можно садиться на мотоцикл и ехать в Лондон, где вновь будет предвкушение начинающейся жизни, когда можно всё изменить.
Возможно, ей хотелось этого всегда, просто обычно она помнила о реальности и не позволяла себе забыться этой ложью. Только иногда, на грани сна и бодрствования, лёжа в постели, словно отрезанной от всего мира, существуя лишь для самой себя, она вдруг проникалась мыслью, что все события последнего года были лишь дурным сном. Тем не менее, раз за разом она просыпалась и видела новые, ещё непривычные стены, и слышала тишину, если только её не нарушали птицы, облюбовавшие дерево под окном. Память приходила к ней, и она вновь помнила, что это Западное побережье, Район Залива, не лучшая его часть.
Когда она проснулась, вернувшись из Бостона, было такое же утро в новой кровати, и нужно было идти на кухню, готовиться к очередному дню.
– Как спала? Хочешь кофе? – спросила мама, расположившаяся у кухонной стойки, как обычно бывало и дома. – Здесь продают хорошее. Я помню.
– Да, пожалуй, – ответила она.
– Ну, я не могу тебе его приготовить. Придётся самой.
– Сейчас. Я ещё не проснулась до конца, – она присела за небольшой стол в углу комнаты. – Чёртова смена часовых поясов.
– Всего три часа.
– Всё равно дерьмово.
– Я говорила, что это самая смешная кухня, которую мне доводилось видеть в жизни? – ещё раз огляделась Хелен. – И как тебе только удалось найти такую развалину?
– Ну, по нашим деньгам. Ладно тебе. Дом отличный.
Захламлённая кухня с одним мутноватым окном была так узка, что в ней едва можно было повернуться. На столешнице со встроенной раковиной громоздились завалы – старая микроволновка, ряды стаканов, выстроившихся фалангами, стойка для столовых приборов, штабеля посуды. В спину упирался холодильник, сбоку была газовая плита, а напротив неё – посудомоечная машина из семидесятых. На втором ярусе, под потолком, помещались ряды настенных ящиков, лакированных под дерево, и простых полок, забитых канистрами из-под молока и жестяными банками. Из окна лился естественный свет утра, но проникал он не всюду, и на мебели лежали световые пятна, а в углах затаилась тень.
– К тому же, здесь хотя бы есть человеческий смеситель, а не та хрень, что практикуют в Британии, – сказала она.
– Ну, отдельные краны стали уже британской традицией. А традиции, сама знаешь, там принято уважать. Ты почти четыре года ими пользовалась. Должна была привыкнуть.
