– Сбрось все это здесь, на лестнице. Шинель, мундир – все. И скорее в ванную. От тебя пахнет войной…
Это было последнее лето, которое они провели вместе в России. Ольга уже была известной поэтессой, у нее вышли три книжки. Она устраивала поэтические вечера – на эти вечера неизменно надевала длинное бабушкино платье и брала старинный черный веер. Григорий держался скромно, его почти не замечали. Они на неделю выбрались из Москвы и уехали на Оку, в Тарусу – там у Ольгиного отца был дом. Лето стояло жаркое. Они целыми днями бродили по некошеным лугам, а вечерами сидели на веранде, пили липовый чай и смотрели, как необычно красное солнце медленно уходит за синий лес. Было удивительно тихо. Казалось, они были одни на целом свете.
В сентябре Ольга сказала Григорию:
– У нас будет бэби. Зимой.
Григорий замычал и побежал открывать шампанское.
– Я буду рядом с тобой.
Но когда родился Вадим, Григорий был далеко.
В сентябре Григорий вернулся на военную службу. Он получил звание прапорщика и был прикомандирован к Михайловскому артиллерийскому училищу, что стоит покоем в переулке у Покровских ворот. Двадцать пятого октября он был в увольнении, дома, и узнал о перевороте из утренних газет. Он наскоро оделся, выскочил на улицу и поймал извозчика. Училище гудело.
Кадеты и младшие офицеры сгрудились в актовом зале.
– Где оружие? Где командиры?
Григорий обратил внимание на насупленные лица солдат, стоявших без строя на плацу.
– Господа офицеры!
Гул смолк.
В зал вошел полковник Знаменский и штаб-офицеры.
– Господа, прошу внимания. Временное правительство в Петрограде свергнуто. Бо́льшая часть войск в Москве, включая артиллерию, находится под контролем Совета рабочих и солдатских депутатов. Мы окружены. У нас нет оружия.
В зале наступила тяжелая тишина.
Вперед выскочил поручик Краузе и закричал истерически:
– Предательство! Принимаю командование на себя! Все, кто верен присяге, шашки наголо и вперед, за мной! Смерть иудам!
Раздался спокойный голос штабс-капитана Рыбникова:
– Господин поручик, вы пьяны. Опустите оружие.
Полковник выдержал паузу и продолжил:
– В настоящий момент комендант города ведет переговоры с Советом. Нам предлагается свободный выход из города с сохранением личного оружия. Пролития братской крови я не допущу.
Опять наступила тишина, и кто-то спросил:
– А куда с оружием?
И зал ответил в голос:
– На Дон! К Каледину! За честь и достоинство!
У выхода кучковалась группа офицеров. Кто-то взял Григория за плечо:
– Ты на Дон?
– Я со всеми.
Григорий вместе с подпрапорщиком Зуевым идут вниз по Тверской, в сторону Кремля. День не по-осеннему теплый, солнечный. На углу Охотного Ряда, у стены дома, толпа. Все больше солдаты в обмотках. Прилично одетых людей не видно. Григорий и Зуев протискиваются вперед. На тумбе с объявлениями криво приклеенный лист оберточной бумаги. На листке крупными неровными буквами напечатано:
«Граждане и товарищи!
В Петрограде свергнуто и арестовано буржуазное Временное правительство помещиков и капиталистов. Керенский бежал. Всю власть взял Съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Он принесет мир народам и землю крестьянам, отдаст рабочим фабрики и заводы.
Сознательные рабочие, крестьяне и солдаты Москвы! Завершим начатое дело! Добьем без пощады врагов пролетарского дела! Все с оружием в руках на Скобелевскую площадь!»
Григорий взял за край листка и потянул. Приклеенный мучным клейстером листок легко отошел. Григорий смял бумагу и искал глазами, куда выбросить. Толпа вокруг них густела.
