что резвятся от души!
Как же молодцы прекрасны,
что красны румянцем красным.
Как же мы с тобой ловки –
созерцая от души, тех,
кто спрятался и млеет,
тех, кто плещется и греет,
красотой украсив мир
в сердце дерзком у задир»…
…Сарафан накинув скоро
на прохладный, влажный рай,
дева в озере черпнула
вёдра полными под край.
Камыши качнулись кротко
ей в ответ, благодаря,
а она им подмигнула:
«Я ещё приду сюда».
И, пошла обратно в горку –
вёдра плещутся водой,
тяжелы, не по размеру –
шаг шагнёт и снова стой,
прогибается тростинкой
камышовой над водой.
Вечер минул, месяц светит…
«Эй, красавица, постой! -
к ней, к испуганной, смущённый
наш герой вдруг подбежал,
юным ликом розовея,
имя он своё назвал,
а потом, когда был ближе,
он сомлел, – Я помогу?..
Где же, Радость, коромысло?..
Я летел, а тут, смотрю…
Как изящна ты, тонка,
ноша эта для тебя
не по силам, дайка мне.
Сколько-ж литров то в ведре?»
«Литров семь, а может восемь.
Напугал, чёрт, вся дрожу, -
дева вёдра передала. –
Держишь, мо́лодец?»
– Держу!
Взгляд зелёный кинув в Ваню,
шаг решив не прибавлять,
Чудо милое вздохнуло
и шепнуло: «А как звать
ты меня видать не спросишь?»
«Ой… Конечно же спрошу!
Как же, дивное создание,
ты зовёшься здесь, в лесу?»
Незнакомая знакомка
прошагала в тишине
семь шагов, а может восемь
и подснежники в траве,
ей, согласные кивнули…
Та, ресницы приподняв,
улыбнулась в мир: «Алёнка…»
Ванька ахнул, вновь пролив
из ведра на ножку чуду,
что шагало рядом с ним,
капли с озера: «Алёнка?!»
– Да…
И чувствами томим,
молоде́ц опять всё вспомнил…
Клятву милой на пиру,
что вернётся она снова
на Покров, но до того,
будет между ними снова
взглядов молний что – ого!
Чудо Ваню оглядело,
заглянув в раскрытый рот
и на ножки посмотрело,
на свои, где в хладе вод
пух встал дыбом мягким, белым,
как над озером туман,
и промолвило: «Что, Ваня?
Сердце мается от ран?»
Молоде́ц слезой ответил,
та, скатилась каплей вниз,
шмыгнул носом: «Ах, Алёнка,
потерял я главный приз.
Снег растаял. В лужах синих
проплывают облака.
В них любовь моя – Снегурка…
Коромысло – два ведра…»
– Коромысло я сломала,
отбиваясь от волков,
а живу я бабули,
ей уж тысяча годков
будет завтра,
мне-ж шестнадцать…
Как попала, спросишь, к ней?
Не скажу, но не напрасно
я жила здесь столько дней.
Йогой часто занималась
вместе с Бабушкой Ягой
и таком научилась!
Показать?..
Хороший крой у кафтана твоего.
Сарафана моего не такой…
и я сейчас, из подснежников, на глаз,
наберу пыльцы ведро,
что бы было полотно
тёплым, лёгким, голубым –
будто небеса родным,
с бирюзой к краям чтоб было,
что бы к глазкам подходило.
Вот гляди, что накручу,
нити с Месяца с сучу
и серебряною строчкой
их добавлю к полотну.
Щедро камушков насыплю,
что нашлись на берегу,
пусть горят как звёзды в небе,
что смотрелись здесь в волну…»
– Полотну покрой под стать…
– Ваня! Воду ты опять из ведра на ноги льёшь.
Прорастёт в обнове рожь
и придётся до зари нам с тобою в две косы,
рожь косить… А как носить?
Если следом за тобой поле тянется с копной…
Брови светлые, дугой,
не укрыть копной густой.
Носик миленький в веснушках,
чуть с горбинкой золотой…
Ну, а очи – Глубина!
Заглянул Иван туда…
И зелёная волна,
что бросают в берега
Кама, Обь, и Ангара,
хладом чистым не спеша,
душу мо́лодцу леча́,
от ступней, сквозь грудь, до лба
пронеслась туда – сюда,
и залив все закоулки,
грусть от сердца погнала.
И, кусачая тоска
от потерь, что вон гнала
к горизонту молодца́,
вдруг как выпрыгнет из рта
змейкой жёлтою из зла
и травой лесною прячась,
