Воспоминания нахлынули так неожиданно, что у меня закружилась голова. Блейк, который летом бросает мяч в корзину вместе с Эзрой на нашей подъездной дорожке и прячет улыбку, ведь прекрасно знает, что я стою у окна и наблюдаю за ним. Блейк, на котором нет ничего, кроме серых спортивных штанов и который идет ко мне с волчьей ухмылкой на лице. Блейк, который стонет мне в губы, в то время как его руки бродят по моему телу.
– Вот черт, – прошептала я.
Когда я выругалась, Блейк так испугался, что тарелка, куда он накладывал себе еду, пролетела по широкой дуге через кухню и разбилась об пол. Я застыла, стоило ему повернуться ко мне. А сразу после этого он со свистом втянул в себя воздух и посмотрел на пол. Его лицо стало пепельно-серым.
– Твою мать.
Пройдя на кухню, я поняла, почему он так побледнел.
Скорее всего, Блейк наступил на стекло. Вокруг левой ступни виднелся узкий кровавый след, который все больше расширялся, потому что он не стоял на месте, а сместился в сторону.
Еще с детства я запомнила: Блейк не выносит вида крови. Всего один крошечный порез – и ему уже становилось плохо и нужно было присесть. Однажды я пошла с ним на обследование к врачу и держала его за руку, пока брали кровь, о чем по глупой случайности узнал Эзра. Потом он дразнил Блейка этим несколько месяцев.
Впрочем, теперь побледневшее лицо Блейка выглядело абсолютно не смешно. Вокруг него валялось бесчисленное множество мелких осколков, а он продолжал переносить вес с одной ноги на другую, чем делал только хуже. В следующую секунду он наклонился с перекошенным от боли лицом и начал подбирать стекла. В процессе он задел костыли, которые упали на пол и приземлились в хаос из мак-н-чиз[7], осколков и крови. Блейк опять чертыхнулся, но собирать битое стекло не перестал. Если продолжит в том же духе, то порежется еще больше.
– Блейк.
Он напрягся, однако не прекратил.
Я подавила вздох и направилась к встроенному шкафу в коридоре, откуда достала щетку. Вернувшись на кухню, подошла к Блейку, стараясь ступать только туда, где нет осколков. Затем присела и начала сметать перемешавшиеся стекла и макароны.
– Оставь! – прорычал он.
Я подняла на него глаза и изогнула бровь:
– Ты на полном серьезе собираешься сейчас жаловаться на мою помощь?
Он стиснул зубы и опять потянулся за крупным осколком, который поднял и положил на столешницу, чтобы тут же снова наклониться. Было видно, что ему больно. На лбу выступила испарина, и он резко вдохнул, когда разогнулся.
– Иди в гостиную. – Он хотел что-то ответить, но я не дала. – С кровоточащей ногой ты только сильнее тут все пачкаешь. Иди в гостиную! – повторила я более властно, чем ощущала себя под его сердитым взглядом.
Мы играли в гляделки еще несколько секунд, которые показались мне вечностью, но в конце концов Блейк сдался и выпрямился.
Я подняла костыли и протянула ему. Не глядя на меня, он взял их и поковылял из кухни в сторону обеденного стола, оставляя кровавую дорожку на полу. И хотя я не так восприимчива к этому, как он, все же вынуждена признать, что комбинация из расплавленного сыра и крови действительно не самое приятное зрелище.
Поскорее закончив подметать, я подхватила тряпку из мойки. Намочила ее, налила даже больше чистящего средства, чем нужно, и начала отмывать пятна крови, которые повсюду оставил Блейк. Когда добралась до стола, поднялась. Не взглянув на Блейка, возвратилась на кухню и выкинула тряпку. Потом быстро сбегала наверх в ванную. Там я изучила содержимое шкафчика за зеркалом над раковиной. В дальнем углу нашлись бутылочка с дезинфицирующим спреем и марлевый бинт, а на одной из нижних полок – пластыри, которым, судя по виду, уже не один год, но в данный момент мне было все равно. Вооружившись всем этим, я снова спустилась вниз и сделала промежуточную остановку на кухне, чтобы захватить ножницы для бинтов.
