Снятие последней печати - страница 33

– Геннадий Григорьевич Аверьянов, это вы, не так ли? Носатый мудаёб, как вы изволили выразиться, пришел узнать, какое количество наших соотечественников вы подраздели, засудили и угробили. Газета, интересы которой я представляю, очень интересуется вашей биографией. Если вы чистосердечно, без матерщины, изложите свой послужной список, вам может выйти снисхождение.

Я готов был продолжать свою сермяжно-никчемную болтовню, но приостановился – вся эта тройка мужиков повела себя явно несоответственно с происходящим. Вроде бы всё их внимание должно было обратиться на говорившего, то есть на меня, они же постреливали глазами-то на входную дверь, то друг на друга, и заметно меньше на мою персону. Причем в их глазах наметился некий разброд, а вернее просто испуг. Я сообразил и довольно скоро: следом за мной в кабинет вошли ещё какие-то люди, наверняка те самые, которые прикомандированы к особе серого кардинала. Сделав над собой небольшое усилие, я решил не оглядываться. Аверьянов быстрым движением выдвинул ящик стола. Вперив в меня свои чуть хмельные глаза, громко вякнул:

– Ты кто, паскуда?

Один из тех, кто находился сзади, – а там, скорее всего, было несколько человек – в каком-то двойном прыжке махнул через стол, ухватил Аверьянова за правую руку, вывернул её: на пол с грохотом упал пистолет.

– Ну кто ж так ведет себя, господин Аверьянов, – заявил я, по-прежнему не оглядываясь и не имея представления, что происходит за моей спиной, – Сначала вы отматюгали меня, ни с того, ни с сего оскорбили, теперь решили вообще пристрелить.

Вас интересует, кто я? Скажу: я Кощей Бессмертный великого русского народа, действительно паскуда и похоже вечная. Вас, Геннадий Григорьевич, вызывает на погост Владыка. Вызывает он туда не только вас, но те заняты важными государственными делами и явятся позже.

Я обернулся. Их было пятеро – застыли истуканами, двое в галстуках. Все за исключением одного смотрели мимо меня. Черт знает куда смотрели. Тот, кто смотрел на меня, ждал. Я спокойно сказал:

– Аверьянова вне очереди, других можно позже. Первого на любую московскую помойку.

Я вышел из здания вполне спокойно. Было прекрасное солнечное утро и душу решительно ничего не тревожило.

Вспоминал ли я, что случилось в Москве, думал ли о том, что впрямую отдал приказ об убийстве трех человек? Откровенно говоря нет. Спрашивал себя, смог бы лично пристрелить Аверьянова, расправиться с Люськой или Волиной? Думаю смог бы. Есть люди, которые приходят в этот мир, чтобы гадить и их много. Если каждый из нас готов лишь возмущаться, негодовать, что в мире столько зла и столько гадючих гнезд, сам же по разным причинам не желает или не может их придушить, он немногим лучше всех этих смердючих созданий. Все, что мы имеем зловонного и подлючего во многом связано с нами самими. Я это понял задолго до своего тридцатилетия. Себя я никогда не считал стоящей личностью, не считал от того, что, как и мой дед, готов был ко всякого рода препакостным делишкам. Многое я, славу богу, не делал, но сделать какую-нибудь пакость мне иногда хотелось. Очень отрадно валить свое пристрастие к низкопробию на дурную наследственность или на кого-то ещё. Я иногда подумывал, может справедливо, что Еремей тогда грохнулся на своем мотоцикле и сделал меня пожизненно хромым. Мне эта хромата вполне по натуре, потому как постоянно подсуживает кому-то насолить. И вовсе не потому, что тот, кому ты хочешь подложить под зад дохлую мышь, плохой человек. В этом конгломерате наверняка было полно таких Аверьяновых и совсем неплохо было бы хотя бы часть из них выловить и отправить уже по проторенной дорожке. С другой стороны, на кой ляд это делать?