Со мной и без меня - страница 31

Тогда он и рассказал об уникальной истории. 22 апреля 1945 года, то есть в самом конце войны, в кровопролитном бою за какой-то клок австрийской земли капитан Эрнст Неизвестный был тяжело ранен, потерял сознание. В горячке боя отважного десантника посчитали погибшим. Отослали куда надо об этом донесение. Хоронить решили с почестями. Пока собирались, офицер начал подавать признаки жизни. Все так обрадовались, что бумагу о смерти забыли возвратить и аннулировать. Через несколько месяцев уже в госпитале Эрнста Иосифовича нашел указ Президиума Верховного Совета СССР: за проявленные мужество и героизм Э.И. Неизвестный посмертно награждается орденом Красной Звезды.

Когда эта книга готовилась к печати, выдающегося скульптора не стало

Создавший немало скульптурных шедевров, Эрнст Неизвестный свой памятник Аркадию Гайдару, Лилии Кара-Стояновой и другим выделяет особо, называет «панно». Автору виднее. Панно на пожаре, охватившем несколько лет назад весь этаж «Комсомольской правды», не сгорело, лишь закоптилось. Отчистили, вновь поставили для поклонения. Оно же из бронзы. И от чистого сердца фронтовика. Тоже спартанца.

Не отпускают первые газетные годы.

Лица, фамилии. Лица, фамилии.

Главные редакторы были, конечно, лидерами, вождями. Но вождизмом «Комсомолка» никогда не страдала. Всем и всеми заправляла редакционная коллегия, состоявшая в основном из руководителей отделов.

При мне первым (потом еще были) руководителем отдела рабочей молодежи был Виталий Ганюшкин. Портрет? Высокий, сухощавый, тонкошеий блондин с волевым мужским подбородком и женскими ямочками на щеках. Блондин – это слабо сказано. Белокурая бестия. Девчата про него сложили триаду: умен, силен, недурен.

Он окончил тот же факультет журналистики, что оканчивал и я. Привел в «Комсомолку», как он шутил, сам себя добровольно. На защите своего диплома прознал, что главный «КП» требовал во что бы то ни стало взять интервью у главного архитектора Москвы Каро Алабяна о развитии в столице жилищного строительства. Всем репортерам главный архитектор отказал. Ганюшкин ринулся в адресное бюро, выяснил, где живет академик. Девять часов простоял у его подъезда на мартовском ветру и холоде. Окоченел, но на два вопроса получил ответы, которые на другой день Алабян и завизировал. «КП» напечатала «подвал» «Застройка Москвы кварталами». И Виталий получил госраспределение в любимую газету.

До того, как ему через несколько лет передали руль рабочего отдела, вел моральную тематику. Я запомнил заголовок очерка Ганюшкина «Скрестили шпаги мечта и приказ», по которому развернулась широкая читательская дискуссия: где предел исполнительности? Долго шумел в обсуждениях его очерк «Три пятьдесят медяками» о пагубе корысти, стяжательства, рублепоклонства. Как видим, все эти проблемы благополучно перекочевали и в наш день.

Виталий Александрович склонил меня на публицистику, в которой поднимаются старые, как мир, нравственные проблемы, показывается, как и кто разрешает их по-новому.

Вот тоска по дому, по родным людям. Ситуация, рассуждал Ганюшкин, избитая, о ней писано переписано. А надо взять ее, проклятущую, когда человек в экстремальных условиях, взглянуть. Поставить себя в его положение.

И я нанялся палубным матросом на танкер «Джордано Бруно». В счет отпуска плюс редакция прибавила пару недель отгулов.