– Ничего я не боюсь.
– Хм.
На этот раз твое «хм» мне совсем не понравилось.
Идти в Собачий лес дураков не было. Но ты опять взяла меня за руку, и они появились.
При тебе лес притворился добрым. Солнце шуршало в соснах, возилось в кустах. Кричали неизвестно какие птицы. Здесь нельзя было отделить один звук от другого. У леса было что-то общее с морем. В одном фильме я видел, как его волны накатывают на берег и сразу вспоминал наш лес. Только в лесу этот звук шел сверху. Казалось, что ты находишься на самом дне зеленого моря.
Узлы корней на тропинке. Она петляла и куда-то делась. Под ногами захрустели прошлогодние шишки. Между сандалиями и пальцами забивалась теплая трава. Ты сказала, что можешь идти задом-наперед, потому что у тебя на попе невидимые глаза, но сделала пять шагов и грохнулась. Лес засмеялся, и ты вместе с ним.
Скоро мы вышли на поляну, где хоронили собак. На поляне было семнадцать холмиков, поросших травой. Я уже умел считать до много. Над холмиками дрожал и жужжал нагретый солнцем воздух. Они неровно дышали будто волновались из-за нашего прихода. А ты вдруг легко и ловко поскакала между ними на одной ножке. И я подумал, что стоило бы обменять свое умение считать на умение проскакать вот так на одной ножке.
– Почему твой папа ушел из пограничников? – спросил я.
– В ми-ли-ции е-му луч-ше. Он фрон-то-вик и по-сле вой-ны бо-ле-ет. – Ты остановилась, перевела дух. – Все фронтовики болеют.
– Дядя Гоша тоже фронтовик, но он здоровый.
– Значит, он неправильный фронтовик.
Теткин муж полковник Лапин остался на войне и, наверное, тоже был неправильным фронтовиком. На стенке висела его молодая фотография на фоне бомбардировщика, в котором он летал. Тетка говорила, что если долго смотреть на фотографию пропавшего человека, то он обязательно вернется. Однажды я смотрел на полковника Лапина с завтрака и до обеда. Даже в туалет не ходил. Но он не вернулся.
– А где твои родители? – спросила ты.
– Мама в Москве. Но на лето меня тетка забирает. Она меня еще на осень забирает, весну и на зиму.
– А ты давно в Москве был?
– Наверное, никогда.
Ты подошла и встала так близко, что я снова почувствовал запах редиски:
– У тебя писка большая?
– Не знаю. А у тебя?
– Хочешь посмотреть?
Твои глаза косили особенно сильно. Я даже не знал с каким из них разговаривать. Поэтому опустил голову и отрицательно покачал головой.
– Врешь. Хочешь, – сказала ты. – Давай попробуем как взрослые в том журнале.
– Чего-то не хочется.
– У меня еще и пупок правильный. Он правильно завязан. А у тебя правильный пупок?
Про пупок я вообще никогда не думал.
– Н… – Твой левый глаз совсем съехал к переносице. – А я тебе свой журнал с мамой отдам.
– Не надо мне никакого журнала.
– Чего же ты хочешь? По глазам вижу, что хочешь.
– Фуражку.
– Хм. – Ты часто заморгала как от пыльного ветра.
Но ветра не было.
– Ладно, – сказала наконец.
Лесу твой ответ не понравился. Он сунул солнце в дупло и зашумел. В соседних кустах кто-то заворочался, затрещал сломанными ветками. Я подумал, что это проснулась мертвая собака.
Мы побежали. Я еле успевал за тобой. Там, где было светлее мы остановилась и долго не могли отдышаться.
Ты спустила с меня штаны, встала на колени, нечаянно ткнулась щекой в писку, и я почувствовал, что щека у тебя теплая.
Писка моя была совсем не такой, какую мы видели в журнале. Маленькая, холодная, висевшая неулыбчивым хоботком. Подавив колебания, ты взяла ее в рот и тяжело выдохнула носом.
