Обстоятельная неторопливость, вежливая доброжелательность, скромность в одежде и слегка растянутая речь местных жителей. Примерно что-то такое я и ожидал. Удивило лишь обилие в городке молодых мамаш с маленькими детьми – от совсем грудных младенцев до ясельников (это в наши-то времена серьезного демографического спада) и невероятное, просто поразительное количество собак – не уличных бродячих разносчиков инфекций и хранителей помоек, а нормальных домашних, тех, что гуляют с хозяевами, проживают и питаются в хозяйских домах и квартирах.
Собаки были весьма разнообразны: крупные и не очень, короткошерстные и лохматые, породистые и не то чтобы. Однако уверенно преобладали среди них собаки так называемых «бойцовых» пород – бультерьеры и американские стаффордширские терьеры. Я их сразу узнавал, потому что бультерьера, ушастого свиноподобного крепыша, ни с кем нельзя было перепутать, а амстафф жил у моего соседа в Самаре. Этот молодой кобель по кличке Бой был весьма добрым и общительным малым, однако впечатлял своим умением легко и быстро перегрызать ствол дерева толщиной в ножку обеденного стола, а также победами в случайных уличных поединках с разгуливавшими без поводка ротвейлерами и догами.
В общем, по первому впечатлению, город меня вполне устроил, работа обещала быть небезынтересной и давала надежду успешно проявить себя. На этой оптимистичной ноте я, затушив сигарету в пепельнице, организованной в лучших традициях Зосимыча из пустой стеклянной банки, отправился спать.
Утро окатило свежестью и бодростью, едва только я распахнул двери подъезда, покрытые облезшей краской десятилетней давности, и вырвался из затхлого, тяжелого смрада плохо убираемого, пыльного и сумрачного общественного, а значит, ничьего помещения. Улица встретила меня, унылого жителя города-миллионника, неожиданно чистым, тягучим и одновременно сказочно легким, какой бывает, наверное, только родниковая вода, воздухом, и резко бьющей в глаза, просто шокирующей с непривычки белизной выпавшего за ночь снега.
Я, с детства не особенно склонный к спорту, а потому манкировавший зарядками, пробежками и обтираниями на морозе, посмотрев на часы пейджера, ужаснулся и припустил на работу с такой скоростью, что аж дыхание перехватило. Подошвы хрустели по новенькому, еще не расчищенному и мало растоптанному снегу. Поминутно проваливаясь и черпая его ботинками, когда нога торопливо проскакивала мимо утоптанного пути, я добродушно матерился вполголоса и напевал что-то, как будто само хорошее моё настроение выплескивалось через край.
Вот и вчерашний пустырь, показавшийся спасительным в свете огней микрорайона и обилия собачников. Сегодня он был удручающе пуст и скучно белёс. А мрачный и жутковатый в вечернее время парк, с утра, наоборот, радовал красотой пушистых веток укрытых снегом деревьев, пробивающимся сквозь скопления облаков солнцем, отражающимся миллионами огоньков на солидных, как ватная борода школьного деда Мороза, сугробах и голосами молодых мамаш, прогуливающихся вдоль аллеи с колясками, или же неспешно волокущих за руку плотно укутанных во множество одежных слоев бутузов-малышей.
Кабинет выглядел так, будто я вчера никуда и не уходил: всё тот же пыльный сумрак, всё тот же Денис Зосимыч с резко пахнущей сигаретой, всё та же полная окурков банка на столе перед ним. Единственное новшество, которое я сумел разглядеть, когда глаза привыкли к полумраку, вместо старушки с «кош… шками» на давешнем стуле восседал маленький, увенчанный лохматой шевелюрой мужчина кавказского типа внешности, с которым Зосимыч перед моим появлением вёл оживленный разговор.
