– Это я знаю.
– И там же в «Красной горке» есть воинское захоронение, всех бойцов-прожектористов обычно там хоронили. Я позвонил в Петродворцовый военкомат, там проверили списки к учётной карточке захоронения…
– И?..
– И ничего. Нет там такого бойца.
– Как это может быть?
– Запросто! – голос Гнатюка оживился. – Во-первых, в этом районе около десяти воинских захоронений, все проверять у меня нет ни времени, ни желания. Во-вторых! Отравление – это не самая распространённая гибель в годы войны. В таких случаях тело обычно направляли на вскрытие, чтобы точно установить причину смерти. Проблема в том, что сейчас невозможно узнать, в какой именно госпиталь повезли труп. Вы на дату смерти обратили внимание?
– У меня перед глазами письмо.
– 27 января 1944 года…
– День освобождения Ленинграда от фашистской блокады.
– Именно!
– И что вы хотите этим сказать?
– Я, Кирилл Сергеевич, чиновник с двадцатилетним стажем, и поверьте моему опыту: от горя или от радости русский человек обычно пьёт. А тут была большая радость, очень большая. А у Дмитриева вашего должность располагает: там бензинчик сольёт, здесь на спирт обменяет… Опять же, это 44-й год, проблем с довольствием уже не было. Я на девяносто процентов уверен, что отмечали они освобождение города в расположении батальона, напился наш товарищ денатурата и отдал Богу душу. Вот и вся история. Старушка думает, что её папа пал смертью храбрых, а он от алкашки скопытился.
– Вы сказали ей об этом?
– Вот сейчас обидно было. Я что, по-вашему, похож на сволочь?
Родионов засмеялся.
– Лилия Николаевна говорит, что вы неприятный тип, отфутболить её хотели.
– Вот не поверите, – рассмеялся в ответ Гнатюк, – мне она про вас то же самое рассказывала. Молодой, говорит, холеный такой сидит, зыркает в свой компьютер с важным видом. А вы, Игорь Иванович, сразу видно, – человек опытный, надёжный…
– Да ладно?
– Шоколадно, – продолжал посмеиваться помощник военкома.
– Мда-а-а… Молодец, бабка, не пропадёт.
– А то! Детдомовская закалка.
– Но труп должны были где-то похоронить.
– Ключевое слово – где-то. Я вот что думаю, на момент смерти уже было установлено наземное сообщение плацдарма с Ленинградом. Тело вполне могли направить в городской госпиталь. Тем более что армейские госпитали скорее всего уже переместились к линии фронта. Всё-таки шло наступление. А если тело повезли в город, то оттуда прямая дорога – на Пискарёвку. Сделайте запрос в Пискарёвское кладбище, наверняка он там и лежит.
– Хорошо, запрос я сделаю, Пискарёвка – наша епархия. А с вас тогда запрос в архив ВМФ.
– Побойтесь Бога, Кирилл Сергеевич, мне заняться больше нечем?
– Ну, не всё же вам призывников пощипывать, – рассмеялся Родионов, – сделайте доброе дело, с вас не убудет. Вдруг есть какая-то информация о госпиталях?
Гнатюк замолчал на другом конце провода, а потом вдруг ответил:
– Нехорошая эта история, с душком. Лучше бы никому ничего не знать. Есть такие скелеты, которые нельзя ворошить.
Пожалуй, с этого разговора история матроса Дмитриева стала для чиновника живой и объёмной, обрела вес больший, чем просто исполнение служебных обязанностей. Он пытался представить, каким человеком был Дмитриев, как выглядел. Но самый главный вопрос, на который Родионов искал и не находил ответа, был за пределами службы и переписки с архивами. Этот вопрос он даже не мог внятно для себя сформулировать, и эта невозможность оформить переживание в слова не позволяла успокоиться и выбросить историю из головы. Ведь всё могло быть, и целая жизнь, жизнь Лилии Николаевны, сложилась бы совершенно иначе.
