Разумеется, в этом году денег на сезон у них уже не было. И теперь, когда они обнищали, Джейн говорила Эмме, что приняла бы любое из этих пяти, выпади ей такая возможность. Но, конечно, никто этих предложений не повторил. Больше на Эмму и Джейн внимания не обращали.
– Спасибо, Джейн. – Эмма поставила саквояж на пол, шагнула вперед и крепко обняла сестру. – Заботься о нем.
– Обязательно.
– Я найду способ вернуть папины деньги, – пообещала Эмма. – По крайней мере попытаюсь.
– Я знаю, – отозвалась Джейн. – Когда ты настроена так решительно, тебя ничто не остановит.
Люк с силой поморгал. В глаза как будто песку насыпали. Чувствовал он себя так, словно проспал не больше получаса, хотя, судя по яркому дневному свету, бившему в окно, было около полудня.
Его внимание привлекло какое-то слабое движение. Он приподнял с подушки голову, снова поморгал, и перед глазами проявилась женская фигура, облаченная в нечто черно-белое. Она сидела на единственном стуле в комнате, стоявшем в углу, и в упор смотрела на него с терпеливым выражением на прелестном лице.
– Вы одеты, – сказал он хриплым спросонья голосом. – Это недопустимо.
Золотисто-карие глаза дерзко встретили его взгляд, бровь приподнялась.
– В это время дня многие люди предпочитают быть в одежде. Я – одна из них.
Люк сомкнул веки и снова опустил голову на подушку. Губы его тронула улыбка.
Вчера вечером он получил подлинное удовольствие от ее общества, хотя она и стояла, как одеревеневшая, когда он ее целовал. Потом она сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться – несмотря на ее требование не вступать с ней ни в какие отношения.
Вспомнив это, он громко хмыкнул.
Он не будет торопиться. Он не из тех, кто принуждает женщину. Не будет торопить события. Несмотря на то, что даже лежа тут, в неудобной кровати дешевой бристольской гостиницы, он хочет, чтобы она оказалась рядом с ним. Обнаженная.
Похоже, у него достаточно времени, чтобы преодолеть ее сопротивление. В конце концов, именно она настояла на путешествии вдвоем.
Люк открыл глаза и обнаружил, что она по-прежнему смотрит на него с тем непроницаемым выражением, от которого у него внутри все завязалось в узел, и хотелось только одного – разрушить стену ее обороны.
– Доброе утро, Эмма, – пробормотал он.
– Доброе утро, милорд.
– Люк.
Она почти улыбнулась:
– Люк. Вы в самом деле предпочитаете это? Наверняка вы больше привыкли к обращению «милорд».
Негромкий чувственный голос Эммы словно омыл его, и Люк почувствовал непреодолимое влечение к этой женщине.
– Мм. – Это все, что он сумел пробормотать. Чертовски верно, он предпочитает, чтобы его называли по имени, данном ему настоящей матерью. Все остальное – бутафория. И хотя обычно он спокойно разрешал женщинам называть его так, как им – черт побери! – захочется, по какой-то причине ему хотелось, чтобы Эмма звала его настоящим именем, даже если он и не может объяснить ей почему.
– Думаю, мне понравится называть вас Люком. Звать сына герцога именем, данным ему при крещении, это так дерзко. Всякий раз мне будет казаться, что я совершаю нечто исключительно порочное.
– Превосходно! Когда слова «порочно» и «дерзко» связаны с вами, они мне очень нравятся, – сказал Люк.
Она покачала головой, негромко засмеявшись.
Люк потянулся и спустил с кровати ноги. Он был в одной рубашке, но она вроде бы не возражала. «Очевидно, ей и раньше доводилось видеть встающих с постели полуодетых мужчин». Эта мысль не улучшила его настроения.
