Соборный двор - страница 3

Ну, а вы-то в это время в Питере жили?

Нет. В Питер мы с семьёй вернулись в 80‑м году, а в то время жили в Смоленске. И попал я к отцу Дмитрию совершенно случайно. Услышал по «вражьему голосу», что есть такой замечательный священник в Москве, который не боится советской власти, и мне было очень любопытно. Я был школьником-десятиклассником и на зимние каникулы приехал в Москву, погостить у маминой подруги, поболтаться по Кремлю, Третьяковке, ну, что положено делать примерному мальчику из интеллигентной семьи, а сам потихоньку поехал в Кабаново. Просто посмотреть на «антисоветского» батюшку. Все антисоветское привлекало меня, усиливало юношеские романтические устремления и давало ощущение свободы. Я был совершенно нецерковный, нерелигиозный мальчик, но наша семья была критически настроена к советской власти, и я восхищался всякими героями, которые боролись и которых сажали в тюрьмы.

Приехал я в Кабаново в зимний солнечный, морозный день. Маленькая деревянная церковка. Попал на венчание немолодой уже пары, почти пожилой, как мне казалось тогда, – им было лет по сорок. К моему удивлению, меня не выгнали. Отец Дмитрий спросил, крещен ли я и, получив утвердительный ответ, сказал: бери венец и становись за женихом – шафером будешь. Я взял венец и навсегда остался в Церкви. Конечно же, позже пришлось пережить крутую ломку. Ощущение Бога давило меня, пугало. Это случилось так внезапно, что я пытался стряхнуть с себя веру и вернуться в прошлое привычное состояние. Потом понял, что это невозможно, и мне стало страшно – я осознал нутром, что стал другим. Никакие сформулированные богословами термины, ни «преображение», ни «метанойя», ни «рождение свыше», не могут передать того состояния, оно не поддается рефлексии. Сочетание несочетаемых ощущений – блаженной полноты существования, ужаса от присутствия рядом некой громадной божественной силы и полного раскрепощения, полной свободы. Той свободы, к которой рвался, и которую получил совсем в ином облике.

Я всегда вспоминаю отца Дмитрия с любовью и благодарностью. Надо сказать, что он никого не принуждал, ни на кого не давил. Авторитаризма не было. Сейчас некоторые говорят, что он был достаточно жесткий человек, но на себе я этого никогда не испытывал. А параллельно шла совсем другая жизнь: школа, затем институт, субботники, танцы, стройотряды…

Тогда же вы познакомились и с Александром Огородниковым?

Да. К тому времени Саша уже был воцерковленным христианином и прошел свой путь. В юности он был убежденным ленинцем, комсомольским лидером в маленьком татарском городке Чистополе, но всегда находился в каком-то энергичном поиске своего места. Учился в разных вузах страны. Он всегда был склонен к самоорганизации и к организации вокруг себя людей, в нем есть некая административная жилка. По крайней мере, была тогда. И когда он проделал свой сложный путь и попал в Церковь, то и здесь он пытался что-то организовать. После комсомола он увлекся движением хиппи, путешествовал по стране автостопом, ездил на хипповые тусовки в Прибалтику. Снимал фильмы о хиппи. За это его, если я не путаю, и выгнали из ВГИКа. Все мы тогда были немного хиппи, немного монархисты: носили длинные волосы и косоворотки, не очень понимая, где в нас русская часть, а где – западная.

Именно Саша предложил организовать семинар для самообразования и для того, чтобы осмыслить собственное появление в Православной церкви. Это был первый шаг, на который довольно много народа откликнулось, потому что учиться нам было негде. И мы читали друг другу лекции. Все это имело на первом этапе доморощенный вид. Прочитает человек книжку, и как в институте на семинаре: прочитал – рассказал товарищам. Но на самом деле на нашем семинаре это было не главное, это была только форма. Главным же было общение, бессонные чаепития, притирка друг к другу. В действительности мы были втянуты в процесс организации христианской общины, и сами не сразу это осознали. Это был процесс воцерковления и опыт христианской любви. Опыт, который наложил на нас отпечаток на всю последующую жизнь.