«Говори, говори, говори!», но заяц не мог от него никуда убежать, потому что он был с одной ногой. И мальчишка вдруг понял это. Он остановился. Он стоял и смотрел, как заяц, уткнувшись лицом в пол, беззвучно плачет. И он услышал этот плач. Он наклонился над зайцем, развел руками и виновато сказал:
– Мама куда-то ушла.
И вдруг мальчишке показалось, что по лестнице кто-то поднимается.
– Мама! – закричал он, бросаясь к двери, но запнулся о кресло и упал. Он поднялся, прислушиваясь, но за дверью никого не было. И тогда мальчишка снова заплакал. Он плакал от боли и одиночества. Что такое боль, он уже знал. С одиночеством он встретился впервые.
<1965>
– Надо же, – повторяла Анна. – Надо же, встретились! Кто бы мог подумать!
Николай, улыбаясь, пожимал плечами.
Перед этим они долго приглядывались друг к другу, потом Николай, не вытерпев, подошел и спросил: «Вы не такая ли?» – «Такая, – ответила она, – а вы откуда меня знаете?» – «А я вот такой, если вы такого помните, ведь столько лет прошло». – «Ой, – спохватилась она, – а я уж и узнала, спросила и сразу узнала, вы еще и ответить не успели, а я уж узнала». Она подала ему руку. «Надо же, – удивленно сказала она, – надо же, встретились, чего только не бывает на свете! Кто бы мог подумать!»
Зазвонил звонок, созывая людей в зал, но это был только первый звонок, и они, казалось, не услышали его.
«Вы все там же живете?» – спросил он. «Там же, – ответила она, – никуда и не трогалась, а теперь уж и трогаться поздно. А вы где?» – «А я вот там – как с войны пришел, так и туда, уж больше двадцати лет прошло». – «Я и не знала, – сказала она, – в одной области живем, а я и не знала».
Звонок зазвонил во второй раз, и она, улыбаясь, оглянулась на зал. Теперь уже надо было идти. После перерыва свободных мест в зале стало больше, и они сели в последнем ряду, где можно поговорить. Сразу же опять начались выступления – это было областное совещание передовиков сельского хозяйства, на которое он приехал с одного конца области, а она с другого, и без него, без этого совещания, едва ли им пришлось бы встретиться.
Они стали слушать выступавшего, но слушать его было неинтересно, и они просто смотрели, как он говорит. Потом Николай не вытерпел и взглянул сбоку на Анну, на ее лицо, и она, чувствуя, что он на нее смотрит, обернулась к нему и улыбнулась настороженной, готовой в любое мгновение разгладиться на лице улыбкой, почти полуулыбкой.
– Бормочет, бормочет, а чего бормочет, непонятно, – сказал он, чтобы что-нибудь сказать.
– Ага, – согласилась она. – Чего уж они не подыскали, кто голосом посильней. Вот наш председатель заговорит, так хочешь не хочешь, а будешь слушать – будто гром гремит.
Склонившись, они облегченно засмеялись.
– У вас все колхоз? – спросил он.
– Колхоз. Года три назад говорили, что совхоз сделают, а потом, видать, передумали – молчат.
– А ты где работаешь? – Он перешел на «ты».
– Дояркой. Давно уж, скоро пятнадцать лет исполнится.
В зале стало шумно, и выступавшего было почти не слышно. Председательствующий за столом президиума сморщился, взял колокольчик и зазвонил. Зал умолк и стал смотреть на председательствующего, на то, как он ставит на стол колокольчик, как, чувствуя на себе сотни глаз, говорит что-то своему соседу, что-то необязательное и первое попавшееся.
– Ты в гостинице остановилась? – спросил Николай.
