– Сашенька, потом, попозже… Я не готова… Ты у меня сейчас – единственное чудо! Не хочу ни о чём думать и говорить…
…Когда уже подходили к селу, спросила, заглядывая пытливо ему в глаза:
– Саша, а крепенькая женщина, загорелая такая – Аксюта, когда мы были у Любаевых, ну, которая пришла и быстро ушла, на тебя смотрела по-особенному… Она к тебе неравнодушна. Я это почувствовала. И на меня смотрела настороженно как-то…
– Я тут на глазах вырос, поэтому равнодушных вокруг нет.
– Увиливаешь, конспиратор самодельный, да? Саша, а ещё вопрос можно? – и, не дождавшись ответа, произнесла: – Твой отчим и ты? Вы очень похожи. Знаю, что говорю нелепость, но внешне вы как отец и сын. Эта мысль у меня не выходит из головы весь день, с утра, как его увидела. Что это такое?
– Не знаю, не ты одна так думаешь…
Он смотрел на неё внимательно. А Руфина, увидев ярко-жёлтую бабочку, плавными и красивыми движениями на цыпочках попыталась подкрасться к ней. Во всём её теле, в стройных и крепких ногах, театрально вытянутой к бабочке изящной руке, красиво посаженной голове, чувствовалась случайно попавшая на эту поляну представительница какой-то особой, нездешней породы людей. Она сама походила на бабочку! Но такую, каких Ковальский никогда прежде не видел.
– Как прекрасно, что землю населяют не только люди, да! – сказала Руфина, наблюдая за порхающей нарядной бабочкой.
Эта фраза удивила его.
Она положила руку ему на плечо и зашагала рядом. Заглядывая в глаза, спросила:
– Почему ты иногда так грустно смотришь на своего сына?
– Не на Сашу я смотрю грустно. На родителей своих, скорее, и на всё это, – он кивнул в сторону речки, огромных вётел за спиной.
– А почему, Сашенька?
Ковальский не торопился ответить. Они подошли к мосту через небольшую речку около села. Рядом, чуть левее внизу и вверху, мелькали стрижи. Он попробовал последить взглядом за одним из них. Но скоро потерял из виду.
– Понимаешь, мы с Сашей оба, как кукушата…
– Кто? – переспросила Руфина.
Александр, усмехнувшись, пояснил:
– Мы с моим сыном, оба… кукушкины дети…
– Это отчего же?
– А оттого, что мы словно были подброшены сюда на время. Я выучился в школе и шагнул в сторону, в город. Он вырастет, будет то же самое. Сначала мои родители лишились меня, теперь Бочаровы скоро останутся одни. Уедет Саша, какая разница, в Куйбышев или Москву. Жизнь пойдёт порознь. Как ни крути.
– Подожди, о чём ты? Разве другие не уезжают?
– Уезжают, – согласился Александр.
– А оставшись, пропали бы здесь, – уверенно произнесла Руфина.
– Не знаю. Посмотри, какая иногда печаль на лицах моих родителей, на лицах Бочаровых. Знают, что здесь нету точки приложения сил. И понимают, что это ненормально. Всё, что они делают тут, на земле, знают – никому не нужно. Потом будет никому не нужно. Наше поколение тихо, с их же согласия, предаёт. Ради лучшей жизни. Но предательство – всегда плохо. Прошлый приезд мы с отцом пошли в сад. Там «московская грушёвка» вымерзла. Стоит яблонька сухая. Я говорю: «Осенью надо посадить другую». А он посмотрел почти виновато, не осуждая никого, и ответил: «А зачем? Для кого? Все вы разлетитесь, а нам с Катериной много ли надо? Пока она вырастет…». Он и в мыслях не держал, я знаю наверняка, а всё равно подтолкнул меня: кукушата мы…
– Я – горожанка… По-моему, всё это, – она запрокинула голову, – этот купол неба, как сказал Суслов, и есть крыша дома. Дом там, где ты всего нужнее, где могут раскрыться силы и талант.
