Развесили мужики уши, стоят слушают. Хорошие, сладкие речи. Кончил представитель выступать, а о земле – ни слова.
– А как же по вопросу земли? – сунулся дед Качкин.
– С землей? – Представитель задумался. И снова принялся говорить, опять долго и очень красиво. Произносил слова диковинные и непонятные. Запутал мужиков вконец, и те поняли только одно: землю самим не трогать – ждать Учредительного собрания.
Что такое Учредительное собрание, когда соберется и зачем его ждать, приехавший не объяснил.
Расходились мужики возбужденные.
– Чего ждать? – выкрикивал Дыбов. – Брать землю – и крышка!
– Гнать Ширяеву взашей!
– Громить мельницу!
Пошуметь мужики пошумели, однако на этот раз разошлись по домам.
Помещицу Олимпиаду Мелакиевну одолевали разные недуги: то голова, то печень болит, то неожиданно в барском боку заколет. А самое страшное: мучилась Ширяева по ночам – страдала бессонницей.
И барыня вспомнила Лёшку. Вызвала.
– Так ты, говоришь, у аптекаря служил?
– Служил.
– Толк в порошках понимаешь?
– Понимаю.
– Поедешь в город, – сказала Ширяева, – за лекарствами.
Дед Сашка забегал, засуетился. «Во как. Повезло, – радовался. – Приметила, значит, внука». Запряг старик лошадей. Настелил побольше соломы. Тронулись. В дороге дед Сашка заговорил о болезнях.
– Оно конечно, – рассуждал старик, – хворь – вещь поганая. Человек ли, зверь ли, птица – каждый от нее, проклятой, мучается. Только мнение мое такое – барыня наша прикидывается.
– Как – прикидывается? – не понял Лёшка.
– Очень тебе даже просто, – ответил старик. – Ничего у нее не болит. Это так, для фасону. Ширяевы – они все такие. И барыня прошлая тоже всё головой мучилась. А дожила до девяноста годов. Живучие, гады…
Наслушавшись дедовых речей, Лёшка устроил такое: вернувшись домой, смешал порошки – те, что от головы, с толченым перцем, те, что для сна, с сушеной горчицей. Понес барыне.
– Так какие от головы? – спросила Ширяева.
– Вот эти.
– А от бессонницы?
– Эти.
– Хорошо. Вот от головы мы и попробуем.
Налила Олимпиада Мелакиевна в стакан воды, развернула порошок, поднесла ко рту, высыпала на язык. И вдруг барыню словно громом ударило: перекосилась, закашлялась и выплюнула всё.
Перевела Ширяева дух.
– Ты что за гадость привез? – набросилась, негодуя, на Лёшку.
– Так, так полагается. Так в Питере… Графиня Потоцкая их принимает. Это самые что ни на есть лучшие порошки, – уверяет Лёшка. Уверяет, а сам искоса поглядывает на помещицу: боится, не схватила бы лежащую на столе скалку.
Однако все обошлось. Барыня успокоилась.
– Графиня, говоришь?
– Так точно, барыня, – заторопился Лёшка. – И графиня Потоцкая, и князь Гагарин, и генерал Зубов – все принимают.
– А как же их принимать? – уже совсем миролюбиво спросила Ширяева. – Уж больно они злые. Чистый перец.
– А оно водичкой, водичкой запить, – стал объяснять Лёшка. – И сразу. И зажмурив глаза. И на язык поглубже. Оно и незаметно.
Барыня послушалась, приняла порошок. Каждый день стала Олимпиада Мелакиевна принимать изготовленные Лёшкой лекарства. Обжигает горчица рот, дерет горло перец. Кривится барыня, но принимает. И что самое странное – помогли порошки! И те, что от головы, и те, что для сна. На пользу пошли лекарства.
А как-то в гостях у Ширяевой был сосед, помещик Греховодов. Разболелась у Греховодова голова. Олимпиада Мелакиевна ему и говорит:
– Одну минуточку. У меня чудесное есть лекарство.
