Геннадий Дмитриевич приехал на другой день, когда рябину посадили. Тогда вышел у них крупный крутой разговор с отцом. С тех пор полтора года, если не больше, как они поругались из-за Натальи, они и не виделись.
_______________________
… – Мне, Геннадий Дмитриевич, ничего не надо. Вы и не думайте, я сегодня и уйду, – говорит Наталья, утирая концом платка глаза. – вот, если разрешите, платок возьму, память о нём…, если разрешите. А вы его не знаете. Какие «полюбовницы». Он строгости душевной был человек. —
– Надо вот бумагу вам подписать – решился наконец объявить Геннадий то, ради чего, собственно, он и приехал. Ему совсем уж надоела эта бабенка, и время торопило. – Отец завещание на вас оставил. —
– Какое завещание? Да я не умею ничего писать, не знаю, – Наталья непонимающе смотрела на него, – сказала же вам. Делайте что хотите. Я хоть сегодня уйду. —
– Я всё заготовил. Надо вам дарственную написать – Геннадий Дмитриевич положил на стол бумаги. – Только надо нам к нотариусу успеть сходить в сельсовете я договорился. А вечером мне обратно уезжать. —
Наталья вышла вслед за ним на крыльцо…
____________________________
В конце зимы Геннадий Дмитриевич купил машину. Деньги от продажи дома помогли. Выехали они, когда совсем уже высохло на улицах. Прокатил свое семейство по городу. Потом через реку доехали до своей дачи в шесть соток, где домик стоял, построенный быстро из материалов, купленных на те же деньги от продажи дома.
– Знаешь, ведь завтра родительский день? – вера в Бога стала возвращаться к народу и уже церковные праздники и дни стали у всех «в моде».
– С чего ты об этом? – спросил он у своей жены удивлённо. Религиозные дни он и не знал никогда.
– Михайловна, соседка, заходила и сказала. Надо бы к отцу съездить на могилку. Ни разу не были. —
Отцовскую могилу нашли не сразу. Прибавилось около неё, затеснили другие. Подошли к оградке. Помешкали, прежде чем открыть калитку. Вошли. Геннадий Дмитриевич глядел на потускневший отцовский портрет, и тот, чьи черты хранила эмалированная пластинка, виделся совсем чужим.
– Когда ты посадил? – жена указала пальцем на тонкий безлистный прутик, торчавший справа у входа, у самой калитки.
– Я? – удивился Геннадий. Он даже не заметил серую веточку. – Я? Нет, это не я. Это наверно, она, Наталья, – Геннадий Дмитриевич впервые назвал имя женщины, и оно теперь неразрывно стало с именем отца, хотелось бы того сыну или нет.
Это росла рябинка, такая же как посажена была отцом в палисаднике у дома. У него задрожало внутри. И поднялась обидой в душе его досадная признательность к чужой женщине. Но больше всего язвило от сознания своей непоправимой вины перед отцом и ещё от стыдливой неожиданной зависти к нему – покойному – за пережитую на земле такую женскую верность.
К горлу поднялась жалость уже к себе. Геннадий Дмитриевич по-иному совсем всматривался в отцовский портрет на железной пирамидке, и другой, не похожей на прежнюю, замерещилась ему его дальнейшая жизнь. А над могилой и над ещё не разродившейся зеленью землей бился сизым трепетом весенний день…
