Он сидел на осине, глядел за реку, ждал Стрежнева. И было ему так гадко, что не хотелось даже курить.
Над катером на столбе электролинии надсадно орала ворона. Она надувала зоб, горланила отсыревше, хрипло. Семен обернулся к ней, но ворона не переставала, хотя ветер и поднимал ее серый воротник.
– Чему радуешься, курва? – сказал ей Семен мрачным голосом и отвернулся. Хотел кинуть палкой, но близко ничего не было, а вставать не хотелось.
Наконец с того берега кто-то спустился к реке, и Семен стал следить. Но походка была не Стрежнева.
Подходил какой-то парнишка лет четырнадцати, с ружьем. Не останавливаясь, он воровато поглядывал то на Семена, то на ворону.
Семен понял его, кивнул на столб:
– Ну-ко, щелкни…
И парнишка обрадовался, хищно изогнулся, подкрадываясь из-за катера… От выстрела он дернулся, а ворона смолкла. Посидела еще немного, будто раздумывая, лотом взмахнула крыльями и над головами у обоих лениво направилась за реку, заорав еще громче.
Семен только сплюнул между опорков, на стрелка даже не оглянулся и опять равнодушно уставился за реку.
Пришел Стрежнев. Выпили пивца, поели еще из мешков, всласть покурили. Блаженно сделалось подновленной душе на вольном берегу. Хоть и много вокруг было еще снега, но уже дивно, зовуще попахивало отпотевшей луговиной.
Было еще далеко до вечера, и брести снова в душную каюту обоим не хотелось.
От безделья, растягивая время, они не спеша поправили покосившуюся рею мачты, натянули антенну, а больше вроде и делать было нечего. Поэтому собрались все же домой, но неожиданно хлынул такой дождь, что оба бегом заскочили в рубку.
– Хоть стекла пообмоет… – сказал Семен, глядя в пестреющие гривы. – Сейчас пронесет.
Но дождь не переставал, будто нарочно держал их в ненавистном катере, и оба боялись – не пришлось бы ночевать здесь. Однако об этом молчали.
Становилось сумеречно и неуютно в неприбранной холодной рубке.
– Хоть свет бы подключить, – сказал Семен, – все повеселее будет… Пошли?
Стрежнев поморщился. Когда подключили освещение, в машинном стало еще безобразнее: все просило, требовало уборки. Оба скорее вернулись в рубку.
Семен встал за штурвал, включил, проверяя, все ходовые огни, завыл сиреной, засмеялся:
– Поехали… давай отмашку!
– Теперь нам только по суху и ездить, на воде-то утонем, – сказал Стрежнев.
На брандвахте, когда они раздевались, прилаживали к батарее мокрые фуфайки, вошел к ним Федор, сказал:
– Приехал.
– Кто?! – испугался Стрежнев. – Сам?
– Нет, линейной… Был здесь. Завтра, сказал, с утра к вам на катер пойдет.
– А начальника нет?
– Нету.
– Ну, а чего этот говорил?
– Да больше ничего, вот только так и сказал.
Сняв один сапог, Стрежнев задумался: «Эх и дураки, начали пить. Надо было сразу уезжать. Теперь что? Ведь топить эту калошу не будешь, – всем затоном просмеют! Анне и то не дадут проходу. Погода-то вона что! Не успеешь оглянуться – лед затрещит… Ведь он, сопляк, ничего не понимает, только приказы чиркает: «Поезжайте!..» Хоть бы спросил, посоветовался… И не звонит теперь. Спуска-ать… А трещина? Неужели они не знают, дотянули до какого времени. Ведь заваривать надо, в затон и то не уведешь так-то! Какое уж тут плаванье.
