окна высотных домов
огни фонарей
циклопы-маяки
габариты
космических кораблей
искры
мгновенно
сверкнувшие
и погасшие
оттого
что мы
стремительно сошлись
как лезвия мечей
тогда и сейчас
и снова сойдёмся
я буду ждать тебя здесь
до завтра
ПЕСКИ
I
сегодня пески красноречивы:
полны змеиных хвостов,
как рты – языков;
зашнурую ботинки потуже.
II
молочный кувшин пуст:
засохшие остатки молока, -
прах коровы, как в урне;
смерть оставляет следы при жизни.
15
III
не поётся сытой глоткой, -
забита под завязку;
то не язык изо рта, -
кусок колбасы не прожёванный.
IV
не пишут руки,
не думает мозг, -
мысли и еду переваривает
на пару с желудком.
V
вернулся домой
той же дорогой;
чувство, что заплутал.
VI
еду на машине
мимо едущих в автобусе;
едем в одном направлении.
VII
набиваю себя
едой и информацией;
тряпичная кукла.
VIII
постельное белье
хрустит, как снег;
сон с перерывом на вечность.
ПРИЛЬНЁТ
лето прильнёт к коленям твоим
верным и преданным псом,
пыльною шерстью объятья,
солнечных бликов лобзанья,
станешь бессмертна ты с ним
в моей памяти юности!
я ничтожен, наивен и глуп –
люби же меня, убей, уничтожь!
но я не позволю моему мозгу
ассоциировать тебя с тем,
что мне дорого, иначе –
сомкнутся зубьями капкана края
неровные швов черепа –
и пойду за тобой прочь от себя –
и окажусь не у дел,
как не у корыта с едой, -
а что мне до них –
и умру от голода,
как от скуки усну!
16
этот дом, как кардиограф,
я спускаюсь по остро-угловатым
изгибам и изломам ступеней-кардиограмм
его лестниц непосредственно
от высшей к низшей точке –
началу прямой линии, говорящей
о том, что этот мир уже не наш,
и он мёртв! мы суетно ползаем
по нему в своей оправданной
ленивой инерционной привычности,
как жирные черви по трупу,
как крысы по свалке во мрака
помоев и отходов прошлой светлой
жизни в поисках новой!
я один из этих крыс,
и не скрываю этого!
мне так нравятся эти
переполненные
разрушенные пустоты!
я убегаю к мерзости втайне –
ибо я её ни разу не видел –
от пряных, ароматных, сочных
и сладких материнских утроб,
что как соты в ульях, жужжат,
вибрируя от дыхания миллиардов
эмбрионов, уже готовых
вырваться кровавыми всплесками
из будок животов
на свободу, равную длине
поводка пуповины!
стерильность развращает,
и нет ничего
естественней извращённости,
всегда происходящей
от любопытства
чистого и невинного,
как новорождённое дитя,
зачатое в грязи бытия!
ЭДЕМ
так вот, июль.
у меня за душой ни гроша,
но зато я молод и свеж –
это главное и достаточное моё богатство
на данный момент.
она вся передо мной, как на ладони,
точнее – в моей ладони, в обеих моих ладонях.
17
на её белых худых ножках, -
белых от невозможного жара
раннего осознания собственной сексуальности,
а отсюда – похоти, пошлости, распутности, -
так вот на этих её ножках – чёрные тонкие
вязанные чулочки, на пару сантиметров
не дотянутые до коленок.
на ней самой – лёгкое едва ли не прозрачное
платье цветочного цвета, а под ним – она сама,
без единого намека на нижнее белье,
как есть с самого дня рождения.
чистый Эдем, а врата в него –
между её ног, как между створок.
ох, эта её невинная, лёгкая, тёплая
и в то же время – знойная, резкая, дьявольская красота.
она со мной и я с ней, но это ничего не значит.
мы ничьи, мы никто, в первую очередь – друг для друга.
пусть мы не полюбим – кто-то полюбит за нас:
другой полюбит за меня, другая полюбит за неё.
на любовь, кстати, вообще нет времени, поэтому не беда.
точнее, времени нет вообще, как и любви,
потому что тогда незачем любить,
