В конвульсивном ночном содрогании
Мерно булькает выпитый квас…
– Всё в порядке…
– Постойте! А девочка?
(Покачнулся сомкнувшийся мост.)
Затрещал телефон – и с издёвочкой:
– Утонул человек. Это пост?
Трупик стыл на камнях серебристых,
Далеко-далеко от людей —
Детский профиль, холодный и чистый,
Всплески ветра на невской воде.
Заметался по улицам, лужам
Полный дикого ужаса крик,
Запуская в притихшую душу
Тепловатый паучий язык…
И не вздрогнуло небо холодное,
Лишь бесшумно сомкнулась вода…
– Моя милая деточка… Гордая…
Кто обидел тебя навсегда?
– Может быть, ты увидеть сумела
То, что скрыто улыбкой друзей,
То – чему нет на свете предела,
То – чего нет на свете грязней?
Или в сказке концертного зала,
Одиноко застыв среди «тех»,
Сквозь торжественный грохот хорала
Ты услышала пошленький смех?
Ковшом Медведицы отчерпнут,
Скатился с неба лунный серп.
– Как ярок рог луны ущербной,
И как велик её ущерб!
На медных досках тротуаров,
Шурша, разлёгся лунный шёлк,
Пятнист, от лунного отвара,
От лихорадки лунной – жёлт.
Мой шаг, тяжёлый, как раздумье
Безглазых лбов – безлобых лиц,
На площадях давил глазунью
Из луж и ламповых яиц.
– Лети, луна! Плети свой кокон,
Седая вечность – шелкопряд!
Пускай темны глазницы окон,
И обо мне не говорят!
Мороз от ног отщиплет пальцы —
Добыча верная в ночах, —
Идут! Они – неандертальцы,
А я – копьё на их плечах.
– Идут, идут – отлично спелись
Под шорох туч и ветра свист;
– Какая ночь! – Археоптерикс —
Не час полуночи навис.
Не сны – сырые груды щебня,
Где чудом – треск горящих щеп…
Пусть ярок рог луны ущербной!
Но как велик её ущерб!
