Это ощущение, это понимание было просто невозможно заглушить. Оно твердило мне, что всё из моей жизни взято, осталось только действовать по установленному алгоритму, навсегда оставаясь на месте.
Когда я принял решение, что покончу с собой, у меня внутри всё осталось по-прежнему. Всё как было лежало на своих полочках. Я даже не почувствовал, что скоро умру. Для меня это больше походило на увольнение с опостылевшей работы – и работа, вроде, непыльная, и начальник – человек хороший, и коллеги ничего, но всё же… Хочется уйти. Потому что всему, чему только можно было здесь научиться – я научился. Осталось только повторять выученные до бездумья действия, переставляя с места на место пустые коробки, переливая из банки в банку воздух.
Я и не собирался умирать, я всего лишь решил уволиться из жизни, потому что смерть – это хоть какое-то, но движение.
Я уже давно знал, что дверца на крышу никогда не запирается. Специально узнавал: ведь крыша – это такой же неотъемлемый атрибут мечты, как и само звёздное небо. Я тысячу раз залезал на крышу моего девятиэтажного дома, садился в тени вентиляционной трубы, прислонясь к её холодному кирпичному брюху, открывал взятое с собой пиво и, прихлёбывая из банки, представлял, закрыв глаза, что мне доступна простыня звезд.
Для меня крыша, наверное, то же, что и умение уплетать рис палочками для мечтающего побывать в Японии. Крыша моего девятиэтажного дома – это ручка двери, ведущей к мечте.
Как обычно, дверца, легко поддавшись, громко и пронзительно пискнула на весь подъезд, ябедничая, что её потревожили. Ещё несколько железных ступеней лестницы – и я стою в пыльном, грязнющем, заваленном пустыми бутылками и бычками помещении наедине с механизмом, тягающим кабину лифта. Затхло, грязно, воняет ржавчиной и мазутом… Я поспешил преодолеть ещё одну маленькую (всего в пять ступенек) лесенку, чтобы поскорей убраться от недовольного взгляда лифтовой махины.
День пасмурный – всё небо затянуто тучами, холодный ветер, ощущение размешанного в воздухе дождя. Надеюсь, успею опередить первые капли. Тем более, что до заката осталось совсем немного, буквально минут десять-пятнадцать. Конечно, увидеть закат в такую погоду не получится. Но для меня это не беда – я научился чувствовать, когда солнце уходит освещать другую часть земли. Это умение выработалось годами ужаса и благоговения перед тьмой. Просто чувствую, что пора закрываться на все замки, спасаясь от не прошенных ночных гостей.
Почему я увольняюсь именно на закате? Не имею ни малейшего понятия. Просто знание, когда это должно произойти, лежало у меня в голове. Я лишь подошёл и взял его, точно так же, как и знание, с какой стороны дома произойдет встреча с землей.
Мой балкон выходит на детский садик, а, точнее, на его тыльную сторону, на его зад, если так можно выразиться. Сетчатый забор, уберегающий малышей от большого и страшного мира, много громоздких деревьев и тропа, вытоптанная живущими в соседних домах людьми – вот и всё, что я могу видеть со своего балкона на пятом этаже.
С самого «ранья», часиков в полседьмого-семь, когда я выкуриваю свою первую за пределами комнаты-крепости сигарету с кофейком, и вечером, до заката, я всегда вижу одно и то же – унылые, ели переставляющие ноги люди, ползущие с работы или на работу.
Из года в год я смотрю со своего пятого этажа на всегда одинаково уставших, опустошенных скукой и однообразием людей. Как они нехотя куда-то идут: бабки с кошёлками, мамаши с сонными детьми, обшарпанные мужики.
