Ой, какие слёзы!.. Да к чему, родная?
Расскажи, о чём ты? Что с тобой стряслось?
Горю не поможешь, плача и рыдая,
и не станет легче, милая, от слёз.
Ну поплачь, чудная, – может быть, поможет.
Расскажи причину горя своего.
Думала о нём ты? И тебя тревожит
то, что нет уж месяц писем от него?
Тяжело и страшно. Верю, понимаю.
Я найти сумею нужные слова.
Только успокойся. Слушай, дорогая,
месяц он не пишет? Да? А мне уж два!..
Мне труднее вдвое, чем тебе. И значит,
плакать вдвое больше я теперь должна?
Что же это будет, если все заплачем?
Думаешь, от слёз окончится война?
Будь сильней, родная! Скрыть сумей волненье,
победить тревогу и печаль разбить.
Говоришь, что, может, он погиб в сраженье?..
А ты верь, что жив он, – и он будет жить!
Говоришь, что, может, встретил он другую,
что уже не любит, – потому молчит?..
Глупо так подумать! Для него найду я
сотни оправданий, тысячи причин!
Это ведь не дома – просто и свободно
сел у теплой печки да тетрадь открыл.
А вот ты попробуй в блиндаже походном
отыскать бумаги иль найти чернил.
Это здесь хватает времени пустого —
справишься с делами да придёшь ко мне.
Там – все дни в сраженьях. Ну, а выходного,
знаешь, не даётся людям на войне.
Знаю, что без писем в десять раз труднее,
но ведь то, что трудно, в десять раз родней.
Если писем много, всякая сумеет, —
вот когда не пишет, ты любить сумей.
Мне самой ведь трудно. Я сама ведь тоже
и скрываю слёзы, и ночей не сплю…
Но он с каждым днём мне ближе и дороже,
С каждым днём сильнее я его люблю.
Сколько дней нет писем – это всё равно мне.
Лишь одно я знаю: он всегда со мной.
И всё так же любит. И всё так же помнит.
И всё так же верит. Правильно, родной?..
1942
