– Проберет! Как пить дать. До самых печёнок приберёт, – радовался оптимистичный Эзра – мой близкий нетивотский приятель. Настоящий вопль души получился забористым. Не только и не столько потому, что был прикреплен на заборе.
Текст, конечно, привлёк внимание, но не так, как планировалось. Теперь, весь хлам, – О, ужас!, – стали сносить прямо к объявлению, то есть, к нашей незамысловатой изгороди, где и красовался образчик моего продвинутого эпистолярного жанра, написанного на русском и иврите.
– Тебе надо, ты и убирай!, – отфутболил одесским советом сосед, двор которого, также как и мой, граничил с проблемной территорией
– Бюджет городка не позволяет каждый день направлять рабочих на уборку, – жалостливо качал головой Цион – доброжелательный заместитель мэра
– Да плюнь и разотри!, – призывали смириться мудрые аксакалы
– Все равно, вечером снова принесут, обязательно принесут.
Да. Убеждался все больше, что новый старый хлам, неумолимо стекавший в точку Вселенной, рядом с моим домом, как вода во время зимних дождей, никогда не переведется.
– Кончай надрываться, – увещевали зеваки, проходя мимо меня – придурка, упорно машущего кайлом на раскалённом воздухе.
Капли пота, нет, не капли, а бесконечные струйки, разъедали глаза, насквозь пропитывали одежду, растекались по рубашке и брюкам.
Тяжело, но упрямо, вживался я в размеренно-бесконечный ритм, той, совершенно бесполезной работы, воображая себя, то рабом в Египте, то Гераклом, очищавшим Авгиевы конюшни, то каторжником на Бухенвальдских каменоломнях, где любая остановка грозила немедленным уничтожением.
Казалось, что многое, если не все, оставалось по-прежнему. Как и прежде, мусор, что убирался и с превеликим упорством отодвигался к самому дальнему краю пустыря, на следующий же день, радостно возвращался, убивая все новыми и новыми порциями. Битва часто балансировала, подходила вплотную и, казалось, вела к неизбежному проигрышу. Однако, мало-помалу, изменения стали происходить.
Как только, очищая территорию от мусора у самой изгороди, а затем, все дальше и дальше, в самую глубь пустыря, я начал выдалбливать в каменистом грунте лунки и сажать в них кустики цветущих роз, варварство стало утихать и, как-то незаметно, полностью сошло на нет. Вокруг каждого цветка устраивалось небольшое количество взрыхленной земли, которое заботливо обкладывалось красноватыми полукирпичиками. Эти отходы от строительства тротуаров валялись здесь в изобилии.
Розы сорта Куин Элизабет были очень дорогими, просто, королевскими. Выскребывая и собирая по карманам последние шекели, я покупал эти цветы постепенно, по нескольку кустиков за визит. Каждый раз, выбирал их очень внимательно и придирчиво, когда с оказией проезжал мимо небольшого питомника, по дороге в соседний Сдерот.
Этот красивый милый городок, краснея черепицами аккуратных крыш, всегда встречал оживленным пением птиц, стрекотанием кузнечиков и радостным покачиванием высоких пальм, увешанных гроздьями спелых фиников.
В те времена, Израиль ещё не передавал управление Газой палестинской администрации, не вооружал террористический Хамас автоматическим оружием, не выселял поселенцев, мирно работавших на соседних полях, инженерных фирмах, заводах и научных стартапах двадцати пяти еврейских поселений Гуш Катифа.
Поэтому в Сдероте ещё ни разу не звучали сирены воздушной тревоги, не взрывались ракеты, запущенные из соседней Газы, не слышались многочисленные завывания скорой медицинской помощи. Там было спокойно и удивительно. А в прекрасном питомнике, по-соседству, жили чудесные цветы.
