Еще одна банальность. В роман не включать – перебор банальностей! Перебор.
Никогда не мог запомнить в какую сторону «по часовой стрелке», а в какую – «против». Казалось бы, нет ничего проще, для меня же это – непреодолимая трудность. Это относится к доказательствам, а точнее знакам того, что от нас в нашей судьбе мало что зависит. Этот и подобные ему знаки, то и дело развязывающийся шнурок на левом ботинке, например, читаются – «не возносись, не пыжься».
Все предопределено. С таким-то шнурком катастрофа летчику обеспечена. Не сейчас, так позже. Если не на изумительной ракете, так на обыкновенном самолете. Вот и весь сказ.
Да.
Хотя, наличие инопланетян я не исключаю. Не то, чтобы верю в них или жду, но почему бы им не быть? Ведь мы же есть? Не исключаю, что им любопытно было бы познакомиться с Гагариным, простым гжатским парнем, первым спрыгнувшим с замшелой винтообразной лестницы познания. Одним словом…
Одним словом, постижение алгебры часовой стрелки для меня – непреодолимая трудность.
Убрать! «Непреодолимая трудность» – очень плохо. Очень-очень плохо! Ни в коем случае не включать в роман! Ни в коем случае!
Я бы окрасил пустоту в золотисто-телесный тон. Таким цветом пахнет двухэтажный дом, где находится мое убежище, дом, выстроенный военнопленными японцами на века. Из чего следует – запах этот парил до меня, будет парить после меня, а, следовательно, для меня это и есть цвет пустоты.
Мой японец
Стоит мне уйти или спрятаться в ванне, сутулый японец в ватнике и треухе тотчас выходит из своего укрытия и медленно бродит по комнате. Подходит к окну и мучительно долго наблюдает за тем, как дождь наполняет лунную сахарницу, сгоряча брошенную во двор соседкой сверху.
Стоит Ягнатьеву уйти или спрятаться в ванне, сутулый японец в ватнике и треухе тотчас выходит из своего укрытия и медленно бродит по комнате.
Никто не смеет перекрасить мой дом. Никто.
Не упустить логики.
Итак.
Итак, золотисто-телесный тон. Общепринятая в подобном случае сажа исключается. Прилагающаяся к пустоте водосточная труба и мусорный бак во дворе – не в счет. Хотя они – не совсем сажа. По ним пробегают невесть откуда взявшиеся зеленые искры. Точно крохотные ящерки под спекшейся кожей бродяги.
Цвет.
Это, доложу я вам, уже не горец Бажов, это что-то из Магритта.
Но точнее не скажешь.
Я и прежде догадывался, что Магритт был провидцем.
Магритт
Ах, Магритт, Магритт!
Крохотные ящерки на солнце. Вам не доводилось встречать ящериц в феврале? Приходите к моему дому. Это не означает «приходите ко мне в гости», так как теперь я вам не открою. Я – в ванне и вам не открою. Японец? Японец тем более не откроет.
Впрочем, я не открыл бы вам, если бы и не был в ванне. Теперь мне не хочется видеть людей. Я, наконец-то, занят делом. Наконец-то. Я, наконец-то, занят делом.
Откуда эта фраза?
Исследуем.
Итак.
Перед тем как сделаться стеклодувом Алексей Ильич Ягнатьев…
Перед тем…
Напоминаю, роман в четвертом лице, так что обращение по имени-отчеству допустимо.
Итак.
Перед тем как сделаться стеклодувом Алексей Ильич Ягнатьев двадцать четыре, а то и все двадцать пять часов кряду повторял одну и ту же фразу – «надобно что-то делать, надобно что-то делать, надобно что-то делать». И как эта чеховская фраза, в юности по малоумию осмеянная Ариком Шуманом, могла явиться в голову сорокалетнему Алеше Ягнатьеву?! Однако, факт, он долго повторял это перед тем как погрузиться в воду.
