– Да я уж заметил с каким ты выражением лица выступал перед Сальвадором. Я думал, он на тебя собак спустит, но это ещё не конец – от него ожидать можно всего, что угодно. Ты нарушил закон: украл чужую невесту. Это второе правило омерты*.
– Переживу: Локки мне не друг, да и с Роси они не были официально помолвлены; главное – она теперь под моей опекой. Я не дам ее в обиду!
– Важно, чтоб она того же хотела – быть рядом с тобой. На худой конец для отвода глаз: для всех – ты и Рослин должны себя вести, как супруги. Жить под одной крышей. Она славная девушка, волевая и будь готов к тому, что преодолевать свои возникающие на пути трудности, она, возможно, будет в одиночку – без мольбы о помощи.
Я не ответил ему ничего, потому что не был уверен в ее желаниях. Одно я знаю точно, ей нужна независимость, и она ее получила, и пусть в такой особый способ – с мужем в придачу.
– Я не открою Америку, если скажу тебе, что люблю ее… Наверное, она единственная женщина, которую я любил когда-нибудь по-настоящему. И пусть я знаю, что она не испытывает ко мне тех же чувств, но мне важнее знать, что я могу сделать для нее хоть что-то хорошее, за что однажды она скажет спасибо. Или не скажет… неважно, главное – она рядом…
Отец докурил сигару и выбросил окурок в песок. Он явно думал над моими словами, и только после того, как раздался скрип форточки на втором этаже спальни Роси, он сказал:
– Я думаю, она оценит то, что ты для нее делаешь… Одно ясно – ей не все равно, – отец кивком указал мне на окно второго этажа. Она все слышала? Или это проделки ветра?..
Мы с отцом прошлись ещё немного по берегу, и вернулись каждый в свою комнату, пытаясь поспать.
11:22. День спустя.
По пути в Чикаго
Сутки молчания от Рослин я пережил стойко. Не спорю, было тяжело! Но я старался не преследовать ее – не хотел давить своим присутствием. На следующее утро, мы собрались в дорогу неожиданно быстро, причем мне уговаривать Рослин не пришлось. Она молча собрала скромную сумку из тех вещей, что мы приобрели ей попутно в Кастильончелло. Не знаю кто сообщил ей, что сегодня мы собираемся домой, но она стояла у парадной двери одна из первых. Я привычно заговорил с ней позабыв о ссоре, она ответила мне нехотя, что-то вроде «и тебе доброе» и вышла из дома, направившись с сумкой к машине.
Всю дорогу до Пизы, отец пытался сгладить между нами затянувшуюся тишину – если бы отца здесь не было, я говорил бы с ней без умолку; говорил, говорил и говорил, лишь бы вывести ее на диалог! Пусть с ругательствами, криками и общими претензиями, но это уже не молчание! Объяснять отцу всю суть нашей ситуации не было смысла, я включил тихо радио и приятный женский голос окутал собой салон авто.
Я думал о нашем последнем разговоре с ней, который состоялся за день до разоблачения моей авантюры с женитьбой. Роси листала потрепанный семейный альбом, а я пытался вспомнить, кто из моих многочисленных родственников изображен на фото. Я рассказывал ей о разных семейных историях, традициях и любовных трагедиях, и она вдруг тоже разоткровенничалась со мной. Я прислушался внимательнее. Она стала пронзительной в своей правде:
– У меня на сердце такая боль… Даже не так, не боль. Мне не хватает слов чтобы подобрать нужное. Это как… – Роси теребила пальцами низ кофты, наверное, подумал я, ее это успокаивает, – вот когда осьминог выпускает свои чернила, так и у меня на сердце… Оно все запятнано черной горечью, смутой и недоверием. Оно все впитывает и впитывает, как губка, а назад вытолкать эту мерзость не в силах. Поэтому, просветов радости оно не замечает за этими пятнами. Теперь ты понимаешь меня, Фреди?.. Я ищу подвох во всем. Я не вижу обычной радости.
