Молчание толпы.
(Ученикам.) Мне хотелось, чтобы вы, беседовавшие со мной, рассказали впоследствии, что я был осужден не потому, что мне не хватило доводов на суде. Доводы мои не слушали. Вместо них сограждане ждали только покаяния. Ждали, чтобы я отрекся от себя словом, сказал все, что привыкли здесь слушать от других.
Ропот толпы.
Но все вы помните: в дни молодости, когда я сражался с оружием за великий город Афины, мне не раз угрожала смерть. И никогда я не прибегал к бесстыдству и трусости. А ведь на войне, как в суде, так легко убежать от смерти. Надо только бросить свое оружие и обратиться с мольбой к преследователям. Надо только забыть себя и согласиться делать что угодно… Нет, избегнуть смерти нетрудно, труднее избегнуть человеческого падения. Оно настигает быстрее смерти. И вот меня, человека старого и оттого медлительного, легко настигла стремительная смерть. А вот моих обвинителей, людей молодых и проворных, настигло то, что бежит быстрое смерти, – человеческое падение… Время перед смертью благоприятно для предсказаний. И поэтому, умертвившие меня сограждане, я хочу предсказать вам будущее. Убив меня, вы думаете избавиться от необходимости давать отчет в праведности жизни своей. Но случится обратное! Ведь это я сдерживал до сих пор всех ваших обвинителей. Ведь это мой авторитет не давал раскрыть им рта, потому что всем было известно, что судил Афины один я! Теперь у вас появится тьма новых обличителей, и они будут беспощаднее – оттого, что будут моложе!.. И еще. Я хочу обратиться ко всем, кто голосовал за мое оправдание. Побудьте со мной, друзья мои, пока не истекло время моей речи. Не печальтесь обо мне. Если правду говорят, что умереть – это значит стать ничем, тогда смерть – это сон без сновидений. Тогда она для меня просто приобретение. Ведь если сравнить ночь, когда спал крепко и даже не видел снов, с большинством ночей, таких трудных, таких беспокойных, особенно в моем возрасте, – я уверен, что всякий, даже сам царь, изберет эту спокойную ночь… С другой стороны, если правду говорят, что смерть – это переселение душ отсюда в иное место, и если верно предание, что в том месте находятся все умершие до нас, – тогда есть ли что-нибудь заманчивее смерти? Ну, представьте себе, увидеть вместо всех этих рож (жест в сторону обвинителей) лицо Орфея или лицо Гомера… Да, я готов умереть тысячу раз, если это правда! И уж там-то мне дадут наконец спокойно разбирать поступки тамошних обитателей! Без страха наказания! Вы представляете, какое мне готовится блаженство? Я испытаю тех, кто истинно мудр или только казался нам мудрым, кто затевал великие войны и истреблял целые народы. Я смогу без страха развенчать одних и уверовать в других.
Ропот толпы: «Довольно! Последнюю просьбу, Сократ!»
Что ж, с легким сердцем. Я прошу вас, сограждане, о моих сыновьях.
Анит усмехнулся.
Да, ты так мечтал услышать об этом, Анит, сильный Анит, победительный Анит, и вот я прошу о своих детях. Если когда-нибудь, афиняне, вам покажется, что сыновья мои заботятся о деньгах, о должностях, о красивых речах больше, чем об истине и добродетели, донимайте их так же беспощадно, как донимал вас я! И если они, не представляя собой ничего, вообразят о себе многое, – укоряйте их так же беспощадно, как укорял вас я. И тогда вы воздадите по заслугам и мне, и моему потомству. Вот все, что я прошу у вас перед смертью. Но пора идти отсюда: мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить. А что из этого лучше, неведомо никому, кроме богов.
