— Хм, мысли как у всех философов о всякой ерунде, о жизни, о смерти, об искусстве. Книга? А черт его знает. Там названия сложные, да и книгами это чтиво не назовешь. Я пробовал читать, но мысль быстро теряется. Такое ощущение, что переверни десять страниц и начни читать, а смысл не изменится, все то же самое, муть какая-то. Особенности. Была у него особенность. Он псих! Вот и все!
Все студенты начинают смеяться, а преподаватель громко хлопает в ладоши. Видимо, этот спектакль он видит не в первый раз.
— Семён, тебе в актеры надо, чего ж ты в пед пошел? Сейчас бы покорял Киностудии, а не сидел на скучной лекции!
— Сказали, рожей не вышел! — пожимает плечами парень.
Я шумно вздыхаю не удержавшись. Вот это наглость. Ну и ну. Но Олег Валентинович просто пропускает это и не делает Графову замечание.
— Дарья, что вы скажете по моим вопросам, — спрашивает у меня преподаватель.
Семён садится.
— Семён, я тебя ещё не отпускал. Постой немного. Пусть все увидят, какой ты герой. Дарья?
Я тоже решаю встать и немного повернуться ко всем остальным. Делаю глубокий вдох и начинаю говорить все, что знаю о философе.
— Основные мысли его были: воля к власти, и мысли о сверхчеловеке.
— Ха! Сверхчеловек — это человек паук, что ли? — перебивает меня Семён.
Все снова смеются, а я смотрю прямо ему в глаза. Он делает то же самое, наши взгляды встречаются. По телу пробегает точно электрический ток. Его глаза наглые, полные иронии. Он смеется надо мной. А мне вдруг становится неловко за то, что решила отвечать. Теперь получается — я его оппонент.
— Нет. Это не паук, — говорю ему тихо.
— Дарья, не обращайте внимания, продолжайте! — поддерживает профессор.
Я отвожу глаза в сторону, но всё ещё чувствую пристальный взор парня.
— Особенностью его учения, я думаю, было то, что все его книги написаны афоризмами, просто мысли. И как сказал Семён, их действительно трудно читать. Но если очень постараться, то можно уследить мысль автора.
— А что скажешь про то что он псих? Снова не согласишься? — бросает вызов Семён.
Я смотрю на него и краснею. Он издевается?
— Почему он был псих? — неуверенно бормочу.
— Потому что он три раза пытался совершить самоубийство, вот почему! А это значит он псих, и все его учение под большим сомнением…
— То есть, по-вашему только психи могут совершить самоубийство?
— Да! И все его учение — это…
— Это большой вклад в философию как науку! — защищаю я философа.
— Он пытался себя замочить! Думаю этого достаточно…
— А если он был в отчаянии? — неуверенно смотрю на Семёна.
— Стопарь виски и нет отчаяния. Не знала? Проверенный способ! — щелкает пальцем парень.
Все снова гогочут. А я готова провалиться сквозь землю. Щеки начинают гореть. Да что со мной такое.
— Я вижу, ты не знала про это, про то, что он был таким неуравновешенным. Я прав, Серебрякова?
— Я не, не…
— Так стоп! Брейк! Садитесь ребята! — громко прерывает меня преподаватель.
Я смотрю на Семёна. Он поджимает губы в неприязненной ухмылке. Резко отворачиваюсь и сажусь на место.
— Дашка, с ума сошла спорить с Семёном? — шипит Алла, дёрнув меня за руку.
— Не знаю. Наверное, я не в себе, — отвечаю тихо, при этом чувствую, как затылок буквально горит от его взгляда.
— Дашка, это не Ницше камикадзе, а ты! Ну блин даёшь, дорогая!
— А чего? Меня преподаватель спросил.
— Ой, Дашка, не могу на тебя, — улыбается Алла, а я лишь пожимаю плечами.
