Озабоченный солдат пробурчал что-то вроде: «Ну-сколько-можно-пойду-конец-парить». После чего в самом деле ушел. С ним удалилась группа ландскнехтов, которые давно собирались пойти играть в кости.
Возле нашего стола собралась изрядная толпа, человек с полсотни, а то и больше. В основном новобранцы, не бывавшие, как и я, в настоящем деле. Сплошь молодые лица, на которых читались страх и любопытство. Страшные швейцарцы казались такими далекими, а интересные байки про чужую смерть прямо сейчас будоражили воображение. Я в полной мере ощутил в себе то же самое чувство и попытался отмести его как недостойное. Тем более что мой интерес был вполне утилитарным.
– Господин ротмистр, – спросил я, – а нельзя ли подробнее? Интересно знать, что они за люди, эти швейцарцы, как воюют, есть ли слабости у них? Нам же скоро вместе в бой.
– Это даже я тебе точно не скажу, – ответил Курт, – беда в том, что мало кто из товарищей, что здесь собрались, видались с ними в большом деле. Это надо у старого Йоса поспрошать. Он лучше расскажет. Гы-гы-гы, если у тебя уши раньше не скиснут, гы-гы-гы, – и он рассмеялся, довольно злорадно, надо сказать.
– Я все слышал, Курт Вассер, – раздался хриплый, сорванный голос из-за соседнего стола, – чтоб у тебя селезенка лопнула! – К нам шел невысокий, кряжистый старик, совершенно седой. Ветеран, сразу видно. Лицо его было покрыто черными точками, какие, как я знал, бывают при близком пороховом взрыве, правый глаз был наполовину прикрыт из-за багрового шрама от брови до щеки. Другое мужское украшение пересекало половину шеи. Даже непонятно, как с таким ранением он умудрился выжить. Одет ветеран был в шелковый желтый фальтрок[13], отделанный злототкаными парчовыми лентами, четырехчастный разрезной берет с павлиньими перьями и узкие черные чулки. На широкой, вышитой золотыми буквами перевязи висела длинная сабля с витой гардой.
Колоритный старик растолкал новобранцев и уселся на стул. Ему тут же поднесли кувшин вина. Он промочил горло и начал свою речь. Все, включая бывалых офицеров, почтительно помалкивали, предвкушая интересный рассказ. Как оказалось – не зря.
– Ты, Курт, повоюй с мое, а потом рот разевай, твою мамашу растак. Мне шестьдесят три стукнет этим маем, а я с пикой в первом ряду до сих пор стою. И так уже сорок лет! Я, черт возьми, заслужил, могу говорить сколько хочу, потому что слова мои – золото! Чепухи не несу, а изрекаю умные вещи, не то что некоторые. Во-о-от, а уши от знания киснут только у дураков, таких как ты, дорогой мой товарищ! – старый Йос говорил медленно, неприятно поводя подбородком в сторону. Надо полагать, ранение в шею даром ему не прошло и оставило не только роскошный шрам.
Он уселся поудобнее и перестал обращать внимание на откровенно зубоскалящего ротмистра, которому явно было что сказать насчет того, что Йосовы слова – «золото».
– Мариньяно – тьфу! – сказал Йос веско. – Ни гордости, ни радости от такой победы. Что за дело? Отсиделись за бруствером, постреляли в свое удовольствие. Только и пользы, что знатную добычу потом с трупов и пленных поснимали!
А со швейцарцами кровный счет у нас пораньше начался. Кончай, сука, лыбиться, а то смотри, морда треснет! – Это он все-таки окрысился на Курта, сидевшего напротив подперев голову и радостно скалившегося. – Пораньше, твою мать! Тебе, малец, сколько годков? Двадцать? Ну да, ты тогда еще свисал мутной каплей с конца своего папаши, а старый Йос уже топтал поля сражений и носил пику.
