Солдаты поневоле. Эльзасцы и Вторая мировая война - страница 19

Нас поселили в доме, и вечером я решил нанести русским дружеский визит. По соседству жил старик лет семидесяти. Я вошел в дом и бросил в угол свой карабин, показывая старику, что он не должен меня бояться. В патронной сумке у меня были сигареты, он понял, что я ему не враг. Русский дал мне штук двадцать картофелин размером с небольшой шарик. Он был очень беден, а его лошадь была просто ходячий скелет. Я вернулся в свою спальню, мы сварили эту картошку и съели ее с щепоткой соли. Даже очистки, и те пошли в дело…

Я пошел в штаб поговорить с унтером. Он печатал на пишущей машинке, а лампой ему служили две свечки, прилепленные к столу по обеим сторонам машинки. Электричества, конечно, не было. Он спросил меня:

«Ну, что нового?» Я ответил ему вопросом: «Я хотел бы знать, когда я смогу получить отпуск?» Он сказал просто: «Сначала – те, кто был в Нарвике». Вопрос был закрыт.

Мы стояли в этой деревне с февраля по июнь 1943 года. Вместе со мной конюшню охраняли двое русских, они носили немецкую форму, но оружия у них не было. Они немного говорили по-немецки. Я спросил их, как получилось, что они служат немцам, и они объяснили, что здесь их кормят, а в лагере для военнопленных есть было совсем нечего. Их взяли вместо двух немецких солдат, которых отправили на фронт. Их называли Hilfswillige (вспомогательный состав). Както я спросил их, как сказать по-русски: «Товарищ, не стреляй, я француз» («Towarish niestreliaï ya Franzus»).

Они меня научили, и каждый раз, когда я их встречал, я повторял эту фразу, чтобы не делать ошибок в произношении, и наконец они сказали, что все в порядке. Я подумал, что эти несколько русских слов смогут мне помочь, если я дезертирую.

Однажды ночью я был в карауле у конюшни в деревне около Орши, между Минском и Смоленском, со мной был еще один русский солдат. Ночью я спал на охапке соломы (формально это было запрещено). Я сказал русскому, чтобы он меня быстро разбудил, если придут с проверкой. Дежурный офицер часто обходил посты, чтобы убедиться, что солдаты на своих местах, поскольку в этой местности было очень много партизан. Лошадям почти ничего не давали, кроме соломы и воды. Той ночью в дверь кто-то постучал. Я спросил пароль. Он не сказал, но спросил, не может ли он войти, так как на улице было очень холодно (-20°). И что мне было делать? Позволить ему войти и рискнуть своей жизнью или оставить его снаружи, пусть замерзает?

В конце концов я все-таки открыл ему дверь, хотя никакой уверенности у меня не было. Это был немецкий солдат, и я вздохнул с облегчением. Он не должен был бы входить, так как его задачей было патрулировать улицы и предупреждать других солдат в случае нападения русских. Но нападений не было, и солдат смог немного погреться.

Другой ночью я опять охранял конюшню. Около загона стоял пулемет MG42, предназначенный для защиты лошадей. Вдруг пулемет начал стрелять, и я сказал себе: «Ну вот и партизаны». Я поспешно выскочил из конюшни и побежал в центр деревни, где располагалась остальная часть роты. Мы собрались вместе и зарядили оружие. Боевое крещение?

На самом деле никакого нападения русских не было, а просто солдат, который стрелял, принял торчащие пни за партизан. Луна была полная, белый снег ослепил его, и ему показалось, что пни подходят все ближе и ближе – это был просто оптический обман. Мы отделались сильным испугом. Партизаны ни разу на нас не напали – немцев в этих местах было много: целых два полка альпийских стрелков.