Яприехална Шегаркук тебе.Ты жуехаламолчак сестре.Мимолётоммахнуларукой.Улыбнулася:жди —явернусявесной!Ятоскую,хожупо тайге.Думы,мысли —все,всео тебе!
Ниписьма,низвонканетумне.Не зовёшьи не просишьк себе.Вследстарухиворчат:ты жмужчина,нельзятакстрадать!
Я жмолчу,но ночамине сплю.Безтебя,дорогая,и житьне хочу!
Вот и лето прошло. Плачет осень в окно. А тебя я всё жду, на дорогу гляжу.Как люблю я тебя! Как хочу я тебя! Ты нарочно уехала, бессердечная, от меня.Где же,где жетыесть?Где жетытамживёшь?
Ты,наверное,милая,разлюбиламеня.На Шегаркезимаоченьдолгая.Ох,суровая,ох,и лютая!Чуетсердцемоё —не дождусьятебя!
Вьюгавоетв окне.Сердцеплачетв тоске.Ждутебя,дорогая.Безтебяне могу!
Ядождусь литебя?Яувижу льтебя?Моёсердцезовёт.О тебеонопомнити ждёт!
Скоро,скоровесна!Прилетятк намскворцы!Ямолюсь:лишьвернисьна Шегарку,любимая!Тыприедешькомне.Мыобнимемсявновь!
И навечнотеперьбудетнашалюбовь!
Все мои мысли о нашей деревне. Как там летом хорошо! Расцвела черёмуха, в лесу полно кислицы. На полянах медунки, на кочках жарки и огоньки, а в болотах сейчас там многоголосый хор лягушек. К берегам Шегарки, видно, уже вылезли щуки и стоят в разводьях щучьей травы, греются. Прилетели скворцы, ласточки, чибисы. Под сырыми кочками зайцы вывели уже своё потомство, и смешные зайчата прыгают рядом с бурундуками. По вечерам за околицей беспрерывно кричат перепёлки и бекасы. И десятки раз в сладостном сне вспоминаю, вспоминаю…
…1945-й год. В лохмотьях бредём с матерью в Алексеевку на заработки. Колючий снег забивается за края бурок, когда я проваливаюсь, оступаясь с дороги. Приходиться часто наклоняться, выковыривая его пальцами. Мать, хромая на одну ногу, чуть уходит вперёд. Разгибаюсь, опасливо оглядываясь вправо на чёрный угрюмый лес. Там, должно быть, нас высматривают такие же голодные, как и мы, серые волки. Слева, вдоль занесённой до верха берегов Шегарки, натужно гудят провода. От этого неумолчного, густого, тревожного звука проводов в морозном воздухе на сердце неспокойно и боязливо. Провода подгоняют: – «Скорей уходи отсюда! Скорей в тепло, к людям! Заморозит, занесёт снежная метель, пропадёшь!»
Бегом догоняю мать. Вот, наконец, в предрассветной мгле показались первые низенькие избы, до застрех занесённые снегом. Мать стучится в морозное, в узорах, окошко. Здесь живёт одинокая больная старушка. Она ждёт мать, так как ранее они договорились об этом. Даниловна, кряхтя, долго открывает запор, зажигает коптилку:
– Нюся! Затапливайте! А я полезу на печь, что-то расхворалась! А тут проклятые клопы замучили – всю ночь падали с потолка на лицо! Обезумели совсем, кусают, как собаки!
Мать растапливает печь, отогреваемся сами. Я бегаю в сенцы за дровами, за снегом. В тазиках мать оттаивает его и начинает уборку в доме – стирку белья, мытьё полов. Я достаю из подпола картошку и начинаю её чистить. Смотрю на весёлые блики огня в печке; в избе теплеет. На маленьких окошечках появляются в центре стёкол круглые разводья – они оттаивают. В избе понизу стелется пар. Мать переговаривается с Даниловной – они рассказывают друг другу новости. От общения поднимается настроение, всем становится хорошо и радостно. Садимся завтракать. По столу среди деревянных чашек и ложек носятся тараканы. Их здесь тьма! Едим картошку с простоквашей. Черпая деревянной ложкой простоквашу, успеваю ею же ловко прихлопнуть очередного, выскочившего из щели усача. Мать морщится, бранится, стегает меня по затылку. Но мне очень нравится охота на тараканов. Мы уже доедаем горячую картошку, а я всё никак не могу прихлопнуть огромного, с одним усом, но страшно ловкого таракана. Он уже трижды уходил от меня безнаказанно! Наконец, ловкач появился вновь, и я изо всей силы в азарте треснул его ложкой! Она развалилась пополам к великой горести бабки:
