Лия над пьяным красавцем собиралась чисто поржать. Но остальных сотрудниц санатория (в большинстве своем незамужних) незнакомец заинтриговал чрезвычайно. Тетя Люся (в ее-то пятьдесят и с пьющим сожителем чего мечтать о столичных красавцах?!) в азарте собирала информацию из бухгалтерии и отдела бронирования. Экстравагантному пациенту оказалось 35 лет. Москвич. Не женат. Место работы – «индивидуальный предприниматель». Имя, только подумать, Борей! Тут уж и Лия заинтересовалась, спросила у интернета – оказалось, сын каких-то Астреи и Эоса, божество холодного северного ветра. Живет – один – в двухкомнатном люксе. Процедур набрал самых дорогих. Денег, видно, хренова туча – Юлия Карловна, их суровый начмед, стелется перед ним конкретно, даже когда Андрей Малахов приезжал, и то меньше прыгала.
Лие хотелось, когда между клиентами паузы, спокойно початиться в интернете, но тетя Люся твердо вознамерилась представить товар – молодую медсестру – лицом. Совала пилочку, заставляла привести сломанный ноготь в порядок. Пробник блеска для губ от косметологов принесла.
– Да плевать мне на вашего Борея! – отбивалась девушка.
Но когда вертлявая Милка с барокамеры похвасталась, что пациент ей целую тысячу чаевых презентовал, упрямиться перестала.
И даже заплела, вместо обычного хвоста, косичку «колосок».
После обеда принц, наконец, явился.
Лия из подсобки услышала хорошо поставленный бархатный голос:
– Добрый день, девочки! Возьмете меня шарконуться?
Хмыкнула: надо запомнить словечко, пригодится – ей-то, сотруднице душа Шарко!
Странно только, почему голос знакомым кажется? Выглянула в щелку. Поначалу не узнала. Красавец. Атлет. Лицо породистое. Губы секси. И никакой надменности, свойственной богам. На тетю Люсю (а ей реально до пенсии пара лет!) смотрит ласково – та сразу взбудоражилась, улыбается, суетится: пожалуйста, присядьте, а не хотите ли чаю травяного?
А в глазах, на первый взгляд чужих, что-то неуловимо родное.
Пригляделась внимательнее – и в страхе отступила.
Разве может вернуться тот, кто умер?
Он очень, фатально, разительно, изменился. Но еле заметный шрам на левом виске остался. И улыбка прежняя – одновременно хамская и беззащитная.
Боже мой. Это не может быть Борька. Но это все-таки он.
Ее старший, единокровный, брат. Хотя Лия его много лет назад похоронила.
* * *
Считается, что дети себя с трех лет помнят, но у Лии самая первая картинка гораздо раньше: деревня, двор утопает в снегу, и она – босиком. Пятки обжигает лютым холодом, каждый новый шаг – слезы. Борька тоже здесь, в воспоминании. Защищает ее, кричит:
– Папа! Хватит! Она же маленькая!
Но отец рокочет:
– Всего двадцать шагов. Ничего страшного. Пусть закаляется.
Семья у них была необычная. Мама – тихоня, хозяюшка. Своего мнения нет, отцу в рот смотрит.
А батя – великий реформатор. Из детей пытался вырастить людей нового типа. Закалял, развивал, официальную медицину гнал прочь.
– Хорошо, ты не помнишь, – рассказывал Борька. – Он тебя, совсем мелкую, держал за ноги вниз головой. И ледяной водой окатывал. Знаешь, как ты вопила!
Хотя детям хотелось обычного семейного тепла, а не превращаться в сверхчеловеков.
Лия, когда выросла и завела себе «Живой журнал», однажды опрос среди подписчиков устроила: у кого что из детства в памяти самое яркое? И реально завидно оказалось читать: про любимого попугайчика или как пирогами пахнет.
