Оля усилием воли попыталась успокоиться, но слезы неудержимо лились из ее глаз. Она так устала за этот бесконечный день, что сон и не думал идти к ней.
Оля встала и, сложив руки на груди, босиком прошлась по комнате.
От батарей несло невыносимым жаром.
«Как глупо… почему я плачу? Ведь знаю же, что мне нельзя волноваться!»
Но чем больше уговаривала себя Оля успокоиться, тем сильнее она заводилась. Она уже не плакала, а безутешно ревела.
Оля включила свет в кабинете и попыталась найти аптечку. Немного валерьянки ей сейчас не помешало бы… Однако все шкафы и ящики покойного хозяина были заперты, сколько Оля ни дергала за ручки. Надо было позвать Викентия, но Оля все не могла решиться. Поджав ноги, она села на высокий кожаный диван, с которого уже наполовину успела сползти простыня, и рыдала. Когда-то в одной военной передаче она слышала, что если самолет уже вошел в штопор и, кружась, стремительно несется носом к земле, то летчику после определенного момента уже невозможно вернуться в нормальное положение – время упущено. У Оли было то же самое состояние – она позволила себе расстраиваться чуть дольше допустимого и теперь не могла остановиться. Слезы буквально душили ее.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, щурясь от света, заглянул Викентий. Сонный, взлохмаченный, в смешной полосатой пижаме.
– Ты что? – испуганно спросил он.
– Н-н… ни-че-го… – едва смогла выдавить из себя Оля.
– Да что случилось? – он сел рядом, обнял ее, но Оле от этого стало только хуже. Рыдания, прежде сдерживаемые, хлынули наружу. Она плакала уже в полный голос. Она собой не владела.
Появилась Эмма Петровна.
Некоторое время она молча смотрела на Олю, бившуюся в истерике на руках у сына, а потом мрачно спросила:
– Что за спектакль посреди ночи?
– Мама, я не понимаю… – в отчаянии закричал Викентий. – Захожу к ней, а она плачет! Оля, Оля, тебе же нельзя… Немедленно прекрати!
– Ты с ума сошла, – тихо произнесла Эмма Петровна. – Оля! Ты же сама врач, должна понимать, что нельзя доводить себя до такого состояния… Дать успокоительного?
– Мама, зачем спрашиваешь? – закричал Викентий. – Неси!
– Неси… – мрачно передразнила Эмма Петровна. – А может, в ее положении ей не всякое лекарство можно принимать!
Оля попыталась ответить, но не смогла.
Эмма Петровна мгновение вглядывалась в посиневшее Олино лицо, которое передергивала судорога, а потом сама закричала:
– Ну вас всех к черту! Как хотите, а я сейчас «Скорую» вызову…
Дальнейшее Оля помнила очень смутно.
Кажется, действительно приехала «Скорая», но дорога и то, как ее, Олю, везли и как она оказалась в приемном покое, выпало из памяти. Лишь на мгновение Оля пришла в себя, когда почувствовала знакомый больничный запах, настоянный на хлорке и лекарствах, и сквозь туман общего наркоза услышала странные слова:
– Кажется, девочка была…
Ослепительный свет прожигал веки. Звякали стальные инструменты о дно железного лотка… Были ли в действительности эти слова или они померещились ей? Оля не знала. Чей равнодушный голос произнес – «кажется, девочка была»?.. Как человек с медицинским образованием, она знала, что на таких сроках определить пол ребенка без специальных анализов очень трудно. Но даже в забытьи Оля не могла расстаться с мыслью о Дуне-Дунечке…
Викентий звонил на сотовый раз десять на дню: «Как ты?.. Что тебе передать?.. Как себя чувствуешь?..» Он очень беспокоился об Оле, но не считал произошедшее чем-то ужасным и из ряда вон выходящим. Вполне обычная неприятность, которая может случиться с каждой женщиной… И из соседок по палате тоже никто не считал подобную вещь катастрофой, тем более что на обходе лечащий врач заявил громогласно, что все прошло более-менее благополучно и что Оля в скором времени может повторить попытку стать матерью.
