Солнечное затмение - страница 14
– Да что сказать, – начал он после небольшой паузы. – Люди там такие же, как и у нас, нет такого, что они там все довольны жизнью и постоянно улыбаются, и не сказать, что такие уж и открытые. Тепло, конечно, и красиво! Людей на улицах много, да и у нас в Москве их немало. Что ещё сказать… даже не знаю. Русских туристов мало, но интересный случай был однажды в Барселоне, когда среди бела дня на улице мы с мамой услышали отборный русский мат. Какой-то мужик ругался на женщину рядом с ним, жена это была или кто-то ещё – неизвестно, но нам почему-то не хотелось в этот момент, чтобы окружающие знали, что мы тоже русские.
– Да, ещё в этом клубе для педиков, забыл сказать, – помолчав, продолжил он. – Я там видел одного певца, которого ты должен знать.
Вдруг где-то впереди слева раздался пронзительный тонкий крик:
– Стой, трииии! Стой, стреляяять будууу!
«Надо же», – удивился я про себя, – «уже и другие подразделения успели выставить посты».
– Дваааа! – закричал я что было мочи. – Дваа!
– Проходи! – тотчас последовал ответ.
Слева от нас в своеобразную шеренгу кабинами наружу, из лагеря, стояли военные грузовые автомобили с кузовами типа КУНГ, так и именуемые в армии кунгами, и именно из-за одного такого кунга вышел бдительный часовой.
– Кто такие? Откуда? – довольно резко спросил он.
– Разведчики, патруль, – ответил я не менее резко. – А ты кто?
– Мы – четвёртый мотострелковый батальон.
– Как четвёртый? – удивился я. – Вроде бы поехали первый и второй?
– Нет, нас из всех батальонов набрали, – объяснил он. – Кто-то не может, кто-то болен, у кого-то мать больная, и поэтому в командировку нельзя, так что и собирали из всех подразделений.
– Ничего себе – кто-то не может, – усмехнулся Саша. – Санаторий какой-то. Дальше кто стоит?
– Наши же. Миномётчики. Но они сильно далеко, здесь сейчас кунги стоят друг за другом, а потом уже они.
Мы пошли, а я уже про себя усмехнулся над словами Саши о санатории. Уж кто-то, а сам-то он, как мы считали, приехал из санатория. Из хорошего московского санатория, который по недоразумению называется воинской частью.
– А кого ты, говорил, видел в том клубе для педиков? – продолжил я, как только мы отошли от нашего собеседника.
– А…, – протянул он. – Ты же Шурỳ знаешь? – сделал он ударение на второй слог.
– А, этот…? – запнулся я, вспоминая, какие песни поёт сей певец. – Отшумели летние дожди?
– Именно! Да, видел его не так близко, но точно узнал его.
– А что, он тоже из «этих»?
– Да кто ж его знает?! – отмахнулся Саша и через некоторое время спросил. – А ты говорил, что в городе раньше жил? В каком? Мы с тобой как-то раньше ведь совсем не общались.
– В Набережных Челнах, в Татарстане. Там Ка…
– Там КамАЗы делают, да, я знаю, – опередил он меня. – Мне кажется, что я слышал, как ты это кому-то рассказывал недавно, не из наших, но я и так знал, вообще-то. А сейчас ты вроде в Волгоградской области живёшь? Вы же вроде с Пеньком и Панчишиным земляки?
– Да, земляки, в девяносто пятом переехали с родителями в Волгоградскую область.
– Ты татарин? – поинтересовался он.
– Русский, но ничего не имею против того чтобы быть татарином.
– А почему переехали? Притесняют?
– Вообще нет – глупость какая-то. У родителей на работе ничего подобного не было. У нас же на улице вообще неважно, русский ты или татарин, главное – кто ты по жизни: пацан или не пацан.
– То есть?
– Это просто: если ты мотаешься в толпе, в группировке, если ты «при делах», так сказать, то ты – пацан. Если дома сидишь, то – чёрт, чушпан, много ещё всяких определений этого статуса может быть.