Три этажа (плюс чердак и погреб) доверху набитые антикварным добром – сплошь морёный дуб, красное дерево, кожа и бронза. Так откуда у Игната такие деньжищи, а? Единственный вариант – это то, что он в полной мере использовал слухи о своих способностях к ворожбе, наведению порчи и сглазу. Как я думаю, у него на самом деле был талант – обманывать доверчивых, и, что немаловажно, богатеньких обывателей. Как и что он им конкретно продавал и обещал, я мог только догадываться. Ну а Настя, как я уже успел заметить, ничего не рассказывала (надеюсь, что она и сама ничего такого не знала). Даже такого полубезумного родственника она боялась потерять по вполне понятной причине – дед Игнат был единственным её близким по крови человеком, ещё топтавшим нашу грешную землю. Родители моей жены пропали без вести (уехали отдыхать на заграничный курорт и так и не вернулись) как раз в то время, когда она перешла на второй курс своего Педагогического Университета. Бабушка и дедушка со стороны отца умерли ещё раньше, а супруга Игната Петровича отправилась в загробный мир ещё до рождения Насти (с её смертью вышла тёмная история, впоследствии ставшая тайной семьи). Можно сказать, моя Настенька была почти сиротой и от этого она мне становилась лишь ближе: я в связи с такими обстоятельствами к ней испытывал невероятно острое чувство сочувствия. Полноценной сиротой ей мешал стать дед (он мешал и мне – любить её ещё сильнее). И вот теперь…
Орал он страшно. Наверное, мучительная смерть – это обязательный атрибут конца жизненного пути всех, так называемых, колдунов. Насколько я знаю, он и раньше услугами современной медицины не пользовался и сейчас запретил внучке вызывать на помощь врачей, да и Настя, хорошо зная его характер, на этом и не настаивала.
Два дня назад дедушка позвонил Насте и попросил, а судя по её выражению лица во время разговора, потребовал, чтобы она срочно приехала к нему. Он чувствовал, что безносая тётка стоит на пороге и стучится к нему в дверь своей ржавой косой, требуя его грешную душу к себе на вечный постой. Когда Игнату было нужно, он умел быть требовательным. Настя к этой просьбе-приказу отнеслась со всей серьёзностью. Если живой человек вызывает вас к себе на подготовку собственных похорон, в этом всегда будет что-то ненормальное, неприятное, вызывающее чувство тоскливой брезгливости, но требующее немедленной реакции, как минимум.
Приехав вчера в дом деда, как мы только вошли, я понял: дела плохи. – Со второго этажа, оттуда, где располагалась его спальня, на нас обрушился непрерывный водопад тошнотворных воплей и стонов. В комнату, где агонизировал Игнат Петрович, я не входил. Я бы к этому дому и на пушечный выстрел не подошёл, если бы не жена. Настя исключительно сама, по своему желанию, стала личной сиделкой для своего умирающего деда. Не знаю, что она там делала, но судя по громкости раздающихся рыдающих криков, её присутствие там было более чем необходимо.
Сложившаяся ситуация меня раздражала, а если учесть, что на протяжении последних двух суток я не сомкнул глаз (под такой антимузыкальный аккомпанемент не очень-то и заснёшь), моё физическое, а пуще душевное состояние оставляло желать лучшего. Я превратился в воспалённый нерв, блуждающий по тёмным закоулкам дома. Мои глаза покраснели от полопавшихся кровеносных сосудов, и я чувствовал себя кроликом, посаженным в клетку. Настя выглядела значительно хуже. Безжалостный, ненасытный дед сосал из неё жизненные соки, как отчаявшаяся, не желающая подыхать, пиявка, судорожно цепляясь за её здоровье и молодость. Моя жена перестала быть похожей сама на себя. От природы тоненькая, маленькая, миниатюрная блондинка, Настя за своим обликом хрупкой принцессы скрывала изрядные силы духа и тела. Её пушистые волосы, приятного пшеничного цвета, делали ее облик особенно воздушным, девственно чистым. Мягкие черты круглого лица, живые задумчивые глаза, рот с тонко очерченными розовыми губами, давали ей дополнительное преимущество – Настя казалась моложе своих двадцати семи лет, и больше семнадцати лет ей дать было ну никак нельзя.
