Впрочем, рожала она не только природу, но и детей. Отца у них не было, по крайней мере, о нем Ашит не сказала. Вроде как сама решила, сама родила и отправила беречь другие свои создания. Ее детьми были менее значительные в своей грандиозности духи. Один приглядывал за растениями, другой за животными, третий за реками, ну и так далее.
Что до людей, то тут легенда не оставила пробелов. Первого человека Белый Дух слепил из снега, а чтобы он наполнился жизнью… правильно, его выносила Илсым. И это не было кровосмешением. Кстати, первой была женщина. Но, в отличие от Богини, она не смогла самостоятельно продолжить человеческий род, и тогда Белый Дух слепил мужчину, а его сестра дала ему жизнь. Эту легенду я тоже приняла безропотно. Из снега, так из снега. Зато понятно, почему все дети Белого Духа беловолосы и светлокожи.
Но вернемся к ритуалу. Вторая фигурка была мужской. Его руки были пусты: ни оружия, ни предметов обихода. Только на плече можно было угадать в странном наросте птицу. И это подсказало, что я вижу Духа, повелевающего сменой дня и ночи – Нушмала. На его плече сидел арзи – остроглазый гонец и мудрый помощник. Об этих птицах Ашит мне тоже рассказывала. На время зимних холодов арзи перебирались за Каменную стену – скалистую гряду, где не выли такие суровые ветра, и, по словам шаманки, правил младший брат Белого Духа – Илгиз, но о нем не стоило говорить в темноте. Эту статуэтку мать поставила по левую руку от Агыль.
Третьей фигуркой оказалось нечто жутковатое и недружелюбное с виду. Лицо его казалось месивом. Это был Дух добрых снов – Увтын. Он был уродлив до безобразия, но лишь потому, что должен был стать страшней ночного кошмара. Только так можно было отогнать ужас недобрых сновидений. Увтын, добрейший из всех Духов, имел самую жуткую наружность и светлую душу. Когда Ашит мне рассказала про него и предложила поставить в изголовье, я отказалась. Статуэтку мать тогда не показала, но мне хватило ее рассказов. И сейчас я его легко узнала. Увтын встал по правую руку от женщины, продолжавшей стонать и кривиться от боли.
Следующим шаманка взяла небольшой, но туго набитый мешочек. В нем оказалась трава. Какая, я не поняла, потому что она была перетерта почти в труху. Бормоча себе под нос, Ашит неспешно шагала вдоль подстилки Агыль, по пути рассыпая траву, и когда она закончила, роженица оказалась внутри круга.
Последним предметом из мешка была глиняная лампа, наполненная пахучим маслом. И поработать с ней пришлось уже мне, когда шаманка велела:
– Зажги.
Я отошла к очагу, зажгла лучину от огня, а после и фитилек лампы. И сразу же ее плотный запах пополз по дому. Он не был неприятным, просто въедливым, но скрыл под собой все остальные запахи. И это было даже неплохо.
– Дай, – Ашит протянула руку, и я отдала ей лампу.
Больше приказов не было, и я осталась стоять в стороне, наблюдая за тем, что делает мать. Шаманка опустилась на колени между ног Агыль. Продолжая что-то бормотать на древнем языке, Ашит водила лампой над животом женщины. Голос матери то набирал силу, то вновь превращался в едва слышное монотонное бормотание. А потом она встала, вознесла над головой сосуд и начала раскачиваться из стороны в сторону. Кажется, теперь она пела, но не могу сказать точно, просто звучание вдруг стало напевным.
Я перевела взгляд с матери на Агыль и увидела, что лицо ее больше не скривлено, словно на женщину снизошло успокоение. Она задышала ровней, даже немного расслабилась. Похоже, боль, терзавшая ее, уходила, подвластная воле шаманки. А потом Ашит обошла женщину, опустила лампу к травяному крошеву, и я охнула, потому что трава загорелась. Однако никто не спешил ее тушить, только Орсун сделала шаг ближе.
